Невыносимо долго самолет тянул вверх, жужжа и содрогаясь, как дрель, косо вгрызающаяся в дымное небо, внизу проворачивались поля и леса, на которые была наброшена прозрачно-зеленая весенняя марля. Потом в иллюминаторах побелело, машина вошла в толщу облаков и застыла на одном месте, продолжая безнадежно гундеть, словно муха, влипшая в молочный кисель.
Беловолосый сосед поднял бледную резидентскую руку (в манжеты у него были вставлены золотые запонки с янтарем), покрутил черную головку на потолке — и перед лицом Андрея повисла невидимая ледяная кисея.
— Не беспокоит? — любезно, как парикмахер, спросил Андрея. Голубые глаза его, водянистые, но казавшиеся ясными на розовом лице, смотрели приветливо и неостро. Андрей покачал головой.
— Ну что, брат Тюрин? — с улыбкой произнес британец. — Натерпелись мы с тобой страху? Я тоже боюсь взлетать.
Андрей решил, что ослышался: так было проще. В смутной ситуации вообще нужно действовать так, как если бы ничего особенного не происходило. Но на лице его, видимо, все же промелькнула растерянность, потому что беловолосый сухонько, через «хе-хе» засмеялся.
«Нет, дорогой, — насупившись, подумал Андрей, — не втянешь ты нас в разговор. У тебя в запонках микрофоны».
— Да, перемещаться по воздуху верхом на канистре с бензином не пристало разумному человеку, — с удовольствием откинувшись к спинке кресла и положив обе руки на подлокотники, продолжал беловолосый. Когда-нибудь, лет через триста, люди будут нам удивляться: «Как они могли рисковать? И куда они, собственно, летали? Что им не сиделось на месте, не ходилось пешком?» И что самое удивительное, — тут британец придвинул к мальчику свое розовое лицо и доверительно понизил голос, — там, куда мы летим, нам решительно нечего делать. Баловство одно, кажимость, не более того.
«Почему он со мной говорит? — машинально отодвигаясь, с тревогой думал мальчик. — Может быть, он действительно к нам приставлен? Или просто тихопомешанный. Болтун Патолог».
Год назад по Щербатову, если верить слухам, шатался один патолог, все ходил по дворам, по песочницам, вертелся возле детских садиков, приставал к маленьким девочкам, звал их в какой-то шалаш. Мама Люда очень боялась за Настю, гулять ее отпускала только с Батей, все лето оказалось испорченным из-за этого больного козла. Местный свихнулся, должно быть, пришлецы в Щербатове все на виду. Андрей возомнил, что поймает его, сажал Настасью вместо приманки на солнышко, а сам где-нибудь прятался и наблюдал. Настасья беззаботно играла: про патолога она слышала, но уверена была, что Батя ее защитит: Батя — самый сильный и самый грозный на свете. Вот она бы третий допуск приняла на веру безоговорочно.
