ный! Все эти психологи — со своими тестами и кроссвордами, крестословицами, коловоротицами, кретинопословицами и как их там… пошли они… в пень! В даунсетский-даунтаунский «Пентиум III»!
Что ж ты, Алёшенька, сынок, такая бабца, — вздыхал Саша, а я за то буквально с кулаками полез на него.
А Уть-уть? — подзадоривала Репа.
Уть-уть я люблю! — заорал я.
— Она тоже ведь психолог!
Какой психолог! Два метра, красные волосы, кожа как йуогурт «Данон», рот огромнейший… Это не психолог, это кошмар! Я не помню ее лица (они заржали). Я лежу ночью, начинаю вспоминать, и если вспомню — то уже не уснуть… Я мучаюсь от одного её лица, от образа… я не могу…
Да, от лица — это да… — высказалась Репа и заглотила стопочку.
Он ведь что придумал — что у неё… — Санич запнулся, взглянув на меня, — так сказать, нету. Они с О.Фроловым целый час это обсуждали, причём вот этот крендель, — он кивнул на меня, — периодически кидался на него. О.Фролов как бы согласился, а сам мне шепчет: «С дураками спорить — смотри, я, Сань, что щас устрою». Такой забегает в сортир, заперся и оттуда орёт: «Есть! есть! И не просто есть, а ебсть!». Этот хватает какую-то толкушку, ворвался как-то и О.Фролову прямо в зубы и в сортире всё расшиб — там какие-то полки с лекарствами — потом неделю эфиром воняло…
Помню этот запах, как же, как же… Что же ты, сыночек… ты как-нибудь трансформируй этот образ, разрушь, заземли… (Репа, она чему хочешь научит). Ты думаешь, она гладкоствольная дивственница — такой товар долго на прилавках не залёживается… Я понимаю, идеал, но в ней ведь ничего особенного нет… (Санич уже давно меня поддерживал за локотки — «как бы не бросился на сыночека»).
Вот в том-то и вопрос. На это-то я и попал, на этом-то и пропал. При любой самой утончённой красоте должно быть во внешности что-то блядское… Хотя… Сейчас расскажу…(Что-то я разоткровенничался, обычно о личной жизни я вообще умалчиваю или только восклицаю на публике «уть-уть!»).
На выпей, а потом расскажешь (У Санича свои приёмы).
Я (выпил, зажёвывая) еду на троллейбусе, самом поганом, битком, жарища, одни бабки жирные, потные, ощерились, изо ртов воняет, все выдыхают прямо мне в рот и никак никуда не отвернуться, смяли, как букажку («баклажку» — вставила Репа, и они хмыкнули), и тут смотрю — Уть-уть. Только это оказалась не Уть-уть, а, допустим, Уть-оть… (Ребятишки совсем рассмеялись, а я замешкался.) Нет, Уть-оть — это слишком хорошее наименование, это то же самое что и Уть-уть. Уть-ать тоже как бы…
