– Вы так хорошо рассказываете, – сказал Александр Сергеевич, – что должны писать свои записки. А вместо эпиграфа в этом альбоме я напишу вот что… – сел за стол, попросил чернила и перо. И написал, видимо, заранее сочиненные стихи:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И, как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
Александра Осиповна была до слез растрогана. Крепко пожала руку Пушкину и расцеловала Наталью Николаевну.
Все встречи с Россет здесь, в Царском Селе, проходили в присутствии Натальи Николаевны. Она взвешивала каждое слово, сказанное Пушкиным Александре Осиповне. Ловила их взгляды, и ничего не было во всем этом оскорбительного для нее. Друзья, связанные взаимным пониманием. И все.
Но вот прошлое Пушкина!.. О нем страшно было думать. Как плакала и отчаивалась она, когда он, как всегда, честно рассказывал обо всем, что было до встречи с ней.
…Анна Петровна Керн. Она еще жива. Она вторично, после смерти Керна, вышла замуж за Маркова-Виноградского. Еще при жизни Пушкина она занималась переводами. Переводила Жорж Санд. Когда Пушкин женился, встречи с ней почти прекратились. Иногда он заставал ее у своих родителей, иногда у сестры, с которой она была в дружеских отношениях.
Наталья Николаевна впервые увидела Анну Петровну Керн у Ольги Сергеевны. Даже по тому необычно заинтересованному и далеко не равнодушному взгляду, которым та быстро, как умеют это делать только женщины, окинула Наталью Николаевну с ног до головы, можно было понять все: и то, чем когда-то был для нее Пушкин, и гордость, тогдашнюю и теперешнюю гордость, – поэт посвятил ей одно стихотворение, написанное любящим сердцем, и обессмертил ее, Анны Керн, имя, сделав его причастным к великому поэту!
Дома, вспоминая Керн, Наталья Николаевна мысленно повторила тот стих Пушкина: она знала его наизусть, заучивала еще до замужества, и, совершенно успокаиваясь, сказала Александру Сергеевичу:
– Ты просто в Михайловском, в своем затворничестве, отвык от женской красоты. Лицо ее простовато, особенно губы…
Пушкин ничего не ответил, только мысленно улыбнулся: ему нравилось, что жена ревнует его даже к прошлому.
Ревновала она его и к балерине Истоминой Евдокии Ильиничне, которая танцевала партию черкешенки в «Кавказской пленнице».
– Я знаю, что когда-то ты волочился за нею, – говорила Наталья Николаевна, сердито грозя пальчиком.
