Родственник Василия Голицына, он никогда не пользовался особым доверием Петра, но всегда был на значительных должностях, требующих доверия, ума, квалификации: уж очень хорошо выполнял все задания и, как говорили в те времена, «отправлял все должности».
В долгую бытность губернатором в Киеве, городе, не очень покорном Москве, Голицын стал своего рода центром притяжения местного кружка переводчиков в тамошней академии. В числе прочих книг по его поручениям перевели голландца Гуго Гроция «О праве войны и мира» и сочинения Пуфендорфа — книги из политической школы моралистов, выводивших жизнь государства из обязанностей людей друг перед другом.
Трудно представить себе, чтобы кто–то оказывал на князя Дмитрия нежелательное влияние или он, как восторженный мальчик, купился на красивую конституционную игрушку.
Думаю, в наибольшей мере прав С.М. Соловьев, с чьей точки зрения сам Д.М. Голицын разочаровался в неограниченной монархии.
«Гордый своими личными достоинствами и еще более гордый своим происхождением, считая себя представителем самой знатной фамилии в государстве, Голицын, как мы видим, постоянно был оскорбляем в этих самых сильных своих чувствах. Его не отдаляли от правительства, но никогда не приближали к источнику власти. Никогда не имел он влияния на ход правительственной машины, а что было виною — фаворитизм! Его отбивали от первых мест люди худородные, но умевшие приближаться к источнику власти, угождать, служить лично, к чему Голицын не чувствовал никакой способности».
Так было, когда престол занимала худородная Екатерина, окружённая выскочками. Так было и при Петре II, — казалось бы, законнейшем императоре, но возле которого сгрудились самые незначительные по личным качествам из Долгоруких…
Конечно, Анна будет обязана Голицыну, как главному виновнику её избрания,
«но Голицын научен горьким опытом: он знает, что сначала ему будут благодарны, сначала поласкают человека, неспособного быть фаворитом, а потом какой–нибудь сын конюха, русского или курляндского, через фавор оттеснит первого вельможу на задний план. Вельможество самостоятельного значения не имеет; при самодержавном государе значение человека зависит от степени приближения к нему. Надобно покончить с этим, надобно дать вельможеству самостоятельное значение, при котором оно могло бы не обращать внимания на фаворитов»
[31. С. 200—201).
Написано блестяще, буквально нечего добавить! Разве что… Разве что вот — а почему нужно считать, что такие мысли могут быть только у «вельможества»? Примерно такие же мнения вкладывает в уста Чацкого и А.С. Грибоедов:
