Мальшет уверял, что оно должно существовать! Может быть, он открыл его на кончике пера, как астрономы открывают новую планету?
— Пора бы и за стол, — напомнил жене Фома Сергеевич, но Ангелина Ефимовна только отмахнулась:
— Рано. Еще не пришли Ефремовы!
Однако они оказались легки на помине, и в ту же минуту в комнату вошла Марфа Ефремова со своим мужем. Та самая Марфа, о подвиге которой говорила когда-то вся страна.
Я смотрела на нее во все глаза.
Вот она стоит передо мной, еще не видя меня, оживленная, улыбающаяся, и пожимает руки друзьям. Красивая, энергичная, собранная женщина. Серебристое платье без рукавов ладно облегает ее статную, стройную фигуру. Как прямо она держится… и вдруг я поняла почему, под тонким платьем на ней был ортопедический корсет. Бедняжка!.. Только к ней не очень-то подходит это жалостливое слово: умная, решительная, знающая себе цену, директор научно-исследовательского института.
Ренату она поцеловала, а когда ей сказали: «Вот та самая Марфенька», то и меня.
— Теперь скорее за стол, — сказал хозяин Фома Сергеевич. Кажется, он опасался, что их гости оголодали. Но когда мы перешли в соседнюю комнату, где был заранее сервирован стол, все ахнули: стены были увешаны картинами Ренаты. Милая Ангелина Ефимовна устроила для друзей выставку юной художницы Тутавы. Первую в жизни Ренаты выставку.
Я была так поражена картинами Ренаты, что на какое-то время забыла, где нахожусь. Словно раздвинулись стены комнаты и я оказалась перед суровой и манящей морской далью, под ярким, невиданного цвета небом.
Может быть, специалисты и нашли бы какие-то недочеты в этих полотнах, но я знаю только одно: чем я дольше смотрела на них, тем сильнее проникалась самим духом Севера, Предокеанья и Времени.
Я хочу, чтоб меня поняли. Передо мной висели на стене этюды, эскизы, фрагменты к еще не написанной или не завершенной картине, всякие наброски с натуры, акварель, масло, зарисовки карандашом, но то, что на них было изображено, не могло быть вчера или позавчера, даже не сегодня, только Завтра.
Она писала улицы Баклан, где жила, рыбачьи шхуны, что видела у причалов, корабли на рейде, озаренные солнцем; заросли цветущих кустарников на фоне далекого вулкана, алый вертолет над спокойными оленями с причудливыми и тяжелыми рогами, зимнее утро в рыбачьем порту (каждый канат опушен инеем), современный поселок коряков с красными, зелеными, синими крышами. Коряков не в кухлянке, как мы привыкли их представлять, а в морской или лётной форме или в полосатом пуловере, задумавшихся у стеллажа с книгами… Птичий базар на утесах, взметнувшиеся в небо краны в пестром и шумном порту, веселые работницы за разделкой рыбы. Но ни у кого ни разу не видела я такого радостного, такого зовущего, прямо-таки ослепительного Завтра. Эти рисунки были совершенно не похожи на все, что мне до сих пор удавалось видеть, столько в них было ошеломляющего своеобразия…
