— Обманом?
— Нет, гипнозом. Я очень волновался… Чтение волнения на расстоянии.
— Чего же ты волновался, глупый?
— Я боялся, что умру, не увидя ни разу… не увидя ни разу… Гавайских островов.
— Ты там?
— О, милая, чудная, ты…
— Это джин, милый.
— Нет, это ты, это везде ты, ведь это ты?..
И нам стало тесно и темно. Нас не было, но мы хотели родиться вновь. Из молчаливого, страстного хаоса. Из жара, боли и отчаяния счастья.
И мы воэникли. Я помню, как внезапно, из темноты, под белесым светом, струящимся из окна, возникло ее лицо. Запрокинувшись на моем локте, ее лицо плыло в волнах этого света, плыло в океан воспоминаний. Рассудок еще не накинул на нее сетку своих категорий, она еще не была ни счастлива, ни несчастлива. Бисеринки пота усеяли ее щеки и лоб, рот был полуоткрыт я казался раной, которую немедленно надо перевязать. Я догадался и поцеловал ее. Спокойно, но крепко. Так, что зубы слегка стукнулись о зубы. И этот поцелуй наконец пробудил ее полностью.
Как радостный ребенок, нашедший предновогодним вечером под елкой гораздо больше подарков, чем ожидал, она широко раскрыла глаза, изогнулась всем телом и притянув меня к себе, стала целовать мое лицо.
Цейтлин оказался высоким, стройным мужчиной, чуть больше чем средних лет, с красивым удлиненным липом, с красивыми седыми висками. Словом, эта был продюсер из американского музыкального фильма. Продюсер или закулисный меценат.
Ровно в двенадцать он прибыл в институт, прошел сначала к директору, а в четверть первого уже втискивался в клетушку Борисова. В клетушке уже сидели сам Борисов, Телешов, Леонов и Васильев, приготовивший диктофон.
Я подождал Цейтлина у директорского кабинета, представился ему и на ходу попытался взять интервью о его системе. У меня были веские основания предполагать, что при Борисове толком поговорить не удастся.
Интервью длилось не более минуты-полутора, так — несколько фраз. Но мне этого было почти достаточно. Я хотел, чтобы Цейтлин подтверди или опроверг ту информацию о его системе, которую утром предоставила мне Самусевич. А ее информация сводилась к тому, что основа СЦ — это программа сортировки. Все остальные программы — ввода, печати и другие либо не превосходили уже известные до них (например, из СК), либо даже уступали в том или ином отношении. Но программе сортировки была сделана действительно на «ять», на пределе возможности машины.
А сортировка — это типичнейшая задача планирования производства. Отсюда и все значение СЦ. Я поблагодарил Лилю за информацию, удивился про себя, откуда она ее почерпнула, и решил уточнить полученные данные у самого Цейтлина.
