– Où prenez vous l’eau?[46] – спросил он.
И Настя, почти не отличимая от его любовницы – такая же вся светлоглазая, легкая, – знаками дала ему понять, что всем им хватает воды, и воды очень много.
Проснувшись с радостно бьющимся сердцем, он удивился, что еще продолжается ночь, которой не могло быть, потому что ночью с ним была Лиза, и ночь эта кончилась. Потом он сообразил, что заснул в своем кабинете, где искал на компьютере расписание нью-йоркских поездов, а в кабинете были опущены все шторы и было прохладно, темно, за исключением одного только пятна на стене, с ломкими и яркими узорами солнца от косо приоткрытого бокового окна, в котором белела прозрачная жимолость, так наивно заглянувшая в глаза Ушакова, словно она была белокурой французской крестьянкой, которая пришла на станцию продавать молоко и с ребячьим любопытством заглядывает в окна остановившегося поезда. Что-то очень счастливое было в его сне. Счастливое, да. И веселое.
Ушаков наскоро сварил кофе и, обжигаясь, выпил его на маленьком балконе. Утро уже разгорелось, и наступило то особенное время, которое бывает в равной степени и зимой, и летом, когда солнце освещает собою каждую – не забывая ни о ком – земную мелочь, начиная от крохотной снежинки, неуверенно поднявшейся в воздух с сугроба под силой внезапного ветра, и кончая столь же крохотной божьей коровкой, которая расправляет свои блестящие сатиновые крылышки, надеясь к полудню добраться до неба.
Русская школа невинно дремала всеми своими четырьмя корпусами, которые покачивались на голубых волнах зноя, как лодки у берега. Студенты, ошалевшие от русского языка, счастливые, что по случаю праздника нет занятий, сопели в неприбранных кельях, и не было силы на свете, чтоб их разбудить и заставить умыться. Преподаватели разъехались по водопадам и водоемам, а те, кто не разъехался, были в столовой и пили там чай с мармеладом. Ушаков знал, что Лиза живет в третьем корпусе на первом этаже и окно ее выходит прямо на куст белой сирени, настолько разросшейся, сильной, цветущей, что в комнате было слегка темновато.
Он постучал, никто не откликнулся. Тогда он слегка надавил, уверенный, что дверь заперта, но она мягко подалась, и он вошел. Кровать была аккуратно застелена полосатым пледом, как будто бы Лиза и не ложилась сегодня, на тумбочке лежала раскрытая книга, название которой он прочел. Это был «Подросток» Достоевского. Взгляд Ушакова остановился на белых полотняных туфлях, напоминающих балетные пуанты, с длинными коричневыми лентами, которыми крест-накрест обвязывают щиколотки. Он взял их в руки. Полотняная часть оказалась слегка шершавой и на ощупь напомнила песок, а коричневые ленты были шелковистыми и скользкими, как водоросли. Он представил себе ее ноги, обутые в эти туфли, ее колени, и страстное плотское желание охватило его так сильно, что он сразу вышел из этой комнаты и с размаху захлопнул за собою дверь.
