– Мне нужно помыться.
Он даже не взглянул на меня, закрылся в ванной комнате. Его не было, наверное, больше часа. Я слышала, как льется вода, и не знала, что делать. Мне было страшно и в то же время безразлично. Странное это желание заснуть, наступившее еще на вокзале, не проходило. В ванной стало совсем тихо. Почему-то мне пришло в голову, что он разрезал себе вены. Я изо всей силы ударила ладонью по двери. Опять полилась вода, но он не отзывался. Мне казалось, что с ним что-то случилось, и нужно звать дворника, ломать дверь. Но дверь открылась сама, и он вышел в халате, босиком. Прошел мимо меня, взял свой чемодан, который стоял в прихожей, и начал доставать из него какие-то листки исписанной бумаги и тетради. Он доставал и складывал их на пол рядом с зеркалом, по-прежнему не глядя на меня. Я подумала, что он уже все знает про Уолтера, но это была нелепая мысль – он же только что приехал!
– Я должен работать, – сказал он. – А потом мы можем поговорить с тобой, если у меня будет время.
– О чем поговорить? – прошептала я.
– Мне нужно сообщить тебе, что наша прежняя жизнь навсегда закончилась.
Еще немного, Лиза, и я бы сама начала ему рассказывать про Уолтера, но он вдруг сказал:
– В лучшем случае они выкинут меня из страны, а в худшем – расправятся как-то иначе.
– Кто «они»?
– Хозяева России. Но я за себя не боюсь. Я завтра же передам все материалы дипломатической почтой, и послезавтра «Манчестер гардиан» и «Лондон пост» их напечатают.
– Материалы о чем?
Я не поняла его. При чем здесь его материалы? Разве он говорил не о нас, не о нашей жизни? Он сидел на корточках перед зеркалом и рылся в своих бумагах. Я стояла. Вдруг он обхватил мои ноги и с силой рванул меня вниз. Я упала на пол рядом с ним.
– То, что я знаю теперь, – зашептал он мне в ухо, – это не то, что мы вычитывали из книг или знали по чьим-то рассказам. Запомни это! Я видел, как уничтожают людей. Не одного, не двоих, не десятерых! Их уничтожают тысячами! А все остальные продолжают есть три или даже четыре раза в день, ты слышишь меня?
Он вскочил, бросился в столовую, где на столе все было накрыто к завтраку. Сорвал салфетку с хлебницы.
– Там нет ничего! Дети коченеют в нетопленых домах! Пока не умрут! А умрут в страшных муках!
Он смотрел на хлеб остановившимися глазами.
– Я сам это видел.
Вермонт, наше время
Во сне Ушаков видел Настю, бабушкину младшую сестру. Она приезжала к бабушке в Париж, когда он был совсем маленьким, вскоре после смерти его отца. Во сне Настя оказалась до странности похожей на вчерашнюю Лизу, которая осталась с ним на ночь. У нее оказались такие же, как у Лизы, светлые волосы, и голос звучал почти так же. Сначала они с Ушаковым брели по воде, доходящей им до колен, – прозрачной и теплой, – и Настя рассказывала ему о чем-то, но, проснувшись, Ушаков ничего не вспомнил из ее рассказа. В памяти остался только самый последний кусок сна: Настя стояла, закутанная в ткань, похожую на ствол дерева, если бы только дерево могло стать настолько мягким, что его набросили на тело, как ткань. Это дерево или, вернее сказать, то, что напоминало его, было, как сразу же понял Ушаков, ее новым домом и той новой жизнью, которую Настя обрела после своей кончины.
