— Что ж бы такое?
— Книгу, да такую, что вы пальчики оближете.
— Уж так понравится?
— Скорее всего.
Сграбастал я в охапку все книжки, какие у меня были, и повернулся к отцу настоятелю.
— Да у тебя тут целая библиотека! — удивился он.
— Библию-то я недаром читал, — говорю.
— Это в каком же смысле?
— В том смысле, что не хлебом единым жив человек, но и Словом.
— Ну-ну, поглядим, какие тут слова у тебя.
Покуда мы с ним так мыслями перебрасывались, я книжки про себя вроде как в очередь выстроил. Самые лучшие решил напоследок оставить, я и с пищей телесной поступаю так же — что повкуснее, то на закуску. Вытащил из кучи «Юных храбрецов», подал.
— Твой вкус одобряю, — сказал мне отец настоятель.
— За что?
— Как за что? «Юные храбрецы» — превосходная и поучительная книга.
— У меня и не про таких храбрецов книжки найдутся, — сказал я и протянул ему «Белокурую женщину».
Монахи мои тут насупились, что настоятель, что Фуртунат, брезгливо так повертели «Белокурую женщину» в пальцах.
— Не пикантна ли? — спросил Фуртунат.
— А что это? — в свой черед спросил я.
— Ну, не скользкая ли?
— Да где ж ей и скользить тут, тесно ведь, не разлетишься.
— Показывай все, — приказал отец настоятель.
Я подал ему выпуски «Билла Буффало».
— Где ж ты раздобыл эту дрянь?
Мне стало так горько, словно мое родное дитя обидели.
— Да почему дрянь-то? — спросил я.
— От таких книжонок душа твоя сделается больна…
— А мы ее в кровать уложим, если сделается больна, — не уступал я. — Вон у меня кровать походная.
— Как же ты достал их?
— Купил.
— Где?
— Купил-то где? Здесь, на Харгите.
— И какой же бездельник тебе их продал?
— Не бездельник он, а порядочный человек.
Настоятель покрутил головой, приказал показать остальные. Бедный Ник Картер дрожал у меня в руках, как осиновый лист.
— Подавай сюда, и эти посмотрим! — сказал настоятель.
— Эти можете глядеть спокойно, — отозвался я и вручил ему «Ника Картера».
И замер, ждал, что будет.
А было вот что: настоятель не стал и глядеть на дорогие моему сердцу тетрадки, а просто встал, открыл дверцу железной печки и, слова не сказавши, бросил все мои сокровища в огонь.
Я был ошарашен, я окаменел.
Ноги стали как ватные.
Сердце сжалось в комок.
А потом вдруг я заревел.
Мне показалось, что я остался один на всем белом свете. Немыслимая, невыразимая тоска нахлынула отовсюду, с окрестных гор, проникая сквозь щели в стенах, и затопила мою сиротскую душу. Все в мире потеряло для меня смысл, словно обрушился дом и самое небо; куда только делась обычная моя веселость и радость жизни, в единый миг они испустили дух, остался лишь страх перед бренностью всего сущего.
