— Зачем тебе, Маркуш? — спросил в ответ настоятель.
— Я к тому… набросить на лошадей попоны или не надо?
— Набрось, непременно набрось.
Я видел, что Маркуш уже повернулся к двери, и поспешно остановил его такими словами:
— Скажите, сделайте милость, когда вы в последний раз плясали?
Маркуш ласково поглядел на меня, потом подошел, по плечу погладил и сказал:
— Откуда известно тебе, брат мой сторож, что и мне плясать случалось?
— Удостоил господь, — говорю, — собственными глазами через вот это окно увидеть.
— Коли так, любезен ты господу нашему, — ответил мне Маркуш.
— Это не диво, — подхватил я, — потому как и он мне любезен.
Отцу настоятелю понравился, видно, наш разговор, очень уж весело он смеялся.
Когда Маркуш вышел, поглядели мы друг на дружку, и я сказал:
— А парень-то ваш монах настоящий.
— Простоват больно, — сказал настоятель, но не договорил, напуганный громким шипеньем.
— Молоко убежало! — закричал Фуртунат.
Я подскочил, мигом снял кастрюльку с огня, но немножечко молока на плиту все же выплеснулось. Посмеялись надо мною монахи — проворен, мол, ты, да потерянного не вернешь — и пожурили малость. Ну, думаю, и я ж в долгу не останусь.
— И вот гости мои монахи уж так проворны, что и молоко их проворнее.
— Так мы не закипели еще, с чего нам бежать, — пошутил отец настоятель.
— Еще не поздно, — сказал я ему, — ведом и мне кое-кто, кому и не терпится на огне вас поджарить.
— Кто ж такой? — спросил отец настоятель.
— Да кто же еще, как не дьявол!
Фуртунат прямо оторопел, но, увидевши, что настоятель от всего сердца смеется, смягчился тоже.
За разговором я не сидел без дела, собравшись их теплым молоком угостить. Поставил на стол две кружки, одну доверху налил, гляжу — а на вторую-то осталось всего ничего. Подумал я малость и говорю Фуртунату:
— Вот хочу я спросить вас… ответите?
— Чего ж не ответить, только каков вопрос?
— А вот каков, — говорю. — Хотел я спросить: была ли господня воля на то, что сбежало молоко давеча?
— Ясное дело, была, — отвечал Фуртунат.
— Вот и ладно, — сказал я и полную кружку отцу настоятелю поставил, а ту, недолитую, к Фуртунату придвинул. Фуртунат посмотрел сперва на кружку настоятеля, потом в свою да и спрашивает:
— Это ж почему здесь едва половина? Где другая?
— Другая-то убежала по воле господней, — повторил я его слова.
Еще некоторое время вели мы беседу по той же дорожке, так что по закону божьему экзамен я вроде как выдержал, пора было о другом говорить. Да я-то больше хотел гостей своих поразвлечь, а им было нужно другое — дрова сторговать. В полдень вышли мы на делянку, поленницы оглядели. Настоятель оказался человек сведущий, желал собственными глазами видеть, что покупает. Одну саженную кладку даже разобрать приказал — нет ли, мол, в середке пустоты или другого какого обмана. Наконец успокоился и объявил:
