Оленич спокойно докончил:
— Теперь ты сам будешь платить.
Не знал Андрей, насколько пророческими окажутся эти его слова, протрезвившие Бориса. Матрос, склонив кудрявую голову к груди, молчал, и только вены на его открытом лбу напряглись: он думал, может быть, впер, вые над всем, что случилось в его жизни.
Поднял голову, посмотрел на капитана:
— Ты хоть понимаешь, чего требуешь от меня?
— Да. И ты это сделаешь.
— А если откажусь?
— Тогда я скажу тебе, в каком родстве ты состоишь с палачом Оксаны Чибис.
Латов заскрипел зубами. Его матросская неукротимость никак не могла угомониться, никак не хотела подчиниться необходимости выйти из привычного туманного состояния, подозрительности и озлобленности, с трудом постигала свою собственную несправедливость. Приложив руки к груди, он пошел по дорожке к воротам, остановился за калиткой, оглянулся на Оленича и решительно зашагал по улице.
Не один раз Оленич думал над судьбой Латова: в этом человеке сконцентрировалось так много того, что выпало на долю почти всех инвалидов Отечественной. Но еще хорошо, что в трудной жизни он удержался среди людей. И надо только благодарить всенародное великодушие и терпимость. И очень хотелось Андрею, чтобы просветлела душа и голова этого моряка, заплатившего высокую цену за победу над врагом. За минуты ожидания многое передумал Андрей — и о себе, и о Чибисах, и о Латове, и о Евдокии Проновой. У каждого человека своя трудная судьба, каждый пережил или переживает горькие дни, и все это было понятно Оленичу.
Латов отворил калитку и пропустил Гаврилу, словно гостя, хотя тот входил на отцовское подворье. Оленич поздоровался с Гаврилой Федосовичем, усадил обоих за столик и принес чайник:
— А давайте, братцы-фронтовики, попьем чаю. Как когда-то в передышках между боями…
— Фронтовики, да не все, — буркнул Борис и покосился на Чибиса.
Косой взгляд Бориса показался Оленичу мальчишеским, он засмеялся:
— Все фронтовики здесь, Борис, все! Где ты войну встретил, Гаврила?
— В первый день на западной границе.
— И сразу в плен попал?
— Нет, дошел до ровенских лесов. Там разрывная пуля остановила…
Оленич согласно кивал, потом спросил:
— Я слышал твою историю. Но вот не могу понять, как ваша рота держалась восемнадцать дней! Ведь у вас боеприпасы кончились уже на третий день окружения? Да ты покрепче наливай, пусть сегодня сердце хорошо поработает. Не бойся, от чая с ним ничего не сделается… Вы очутились в окружении, фронт откатился далеко на восток. Уже отгремели танковые сражения, немец пер на Киев… Я помню, ведь я тоже там воевал. Только я шел от Модрицкого леса через Дрогобыч, Самбор, и все время с боями, под бомбежками. А на вашем направлении еще труднее было.
