В палату вели стеклянные двери, и Андрей растворил их, пропуская вперед Николая.
— О, какие гости сегодня ко мне! — послышался веселый голос. — Слышал, слышал я, что собираетесь приобщиться к мирной трудовой жизни.
— Да, товарищ комиссар. Приезжал к Петру Негороднему старик из села, хотел забрать старшего лейтенанта домой, но тот наотрез отказался. Сказал, что уже не в состоянии изменить место. Старик возражал…
— И что же сказал старик?
— Живые должны возвращаться домой.
— Правильно сказал старик. И ты правильно решил. Сюда никогда не поздно вернуться. Но не следует: здесь — прошлое. Возвращаться в прошлое равно смерти.
— Комиссар, вы ведь только и живете прошлым. Как это понять? — спросил Кубанов.
— Я диктую воспоминания для будущего. А значит, я устремлен в грядущее. Хочу, чтобы пришедшие нам на смену поколения знали о нас, и это им поможет любить землю, за которую мы так жестоко бились.
В палате стояла полутьма — зашторенные окна пропускали мало света.
— Капитан, вы не познакомили меня со своим другом.
— Кубанов Николай Григорьевич. Мы с ним воевали на Кавказе в сорок втором. Тогда мы были еще в кавалерии.
— Да, да, помню. Вы рассказывали о Кубанове и о коне, кажется, Темляке… Николай Григорьевич, раздвиньте эти театральные занавеси на окне. Я хочу хорошенько рассмотреть вас обоих. Вы тогда были молоденькими офицерами. Вот как сложились судьбы… Спасибо, совсем другое дело. Вы замечали, что человек воспринимается по-разному в темноте и на свету? Так же и слова: смысл слов меняется от того, где они произносятся. Во тьме вроде бы слышится двусмысленность. Не так ли?
— Очень верно и очень интересно, — согласился Кубанов. — Анатолий Кузьмич, можете хоть коротко рассказать о том, что пишете?
— Могу. Это размышления о человеке, войне и мире. Первая книга называется «Час мужества», вторая — «Иду в атаку», и вот третью диктую — «Командую полком». Ну, это совсем уж в переносном смысле. Своим полком считаю всех тех, кто, прочитав книгу, скажет: с этим полковником я бы пошел в бой!
— Здесь вся ваша военная судьба? — спросил Оленич.
— Почти вся. Но без финала. Я о нем говорю вскользь хоть и знаю, что вы не одобрите и скажете, что о казна комиссара надо рассказать подробнее. Нет, Андрей Петрович, не надо. Это казнили меня, Белояра, а комиссары должны быть вечными, как коммунистическая совесть.
— Какая казнь? — с недоумением спросил Кубанов Оленича.
— Раненого комиссара захватили каратели и распяли на дереве…
