– Ну а вы?.. – осторожно, так, чтобы не спугнуть разговорившуюся старушку, спросил Голованов: – Вы верите в исправившегося Павла Григорьева? Насколько я понимаю, вы и его самого и его матушку тоже знали неплохо?
– Ну, насчет того, чтобы «знать неплохо», это пожалуй слишком сильно сказано, но встречаться приходилось... в доме художника.
Она почему-то мужа Самсоновой упорно величала художником, ни разу не назвав его по имени-отчеству.
– И?..
– Да как вам сказать? – не очень-то уверенно произнесла Осокина. – Порой так бывает, что прожил с человеком всю жизнь, но так до конца и не узнал его, а тут...
– И все-таки? – настаивал Голованов.
– Надежда, мать Павла, изначально показалась мне неприятным человеком. И она, кстати, тоже почувствовала во мне антипода, и была бы ее воля отодвинуть меня от Людочки, она бы всенепременно сделала бы это. А вот что касается ее сынка... Вы знаете, есть такая категория людей, которые хотели бы жить широко и красиво, но за чужой счет, так вот Павел Григорьев именно к таким и относится.
– И его досрочное освобождение за «примерное поведение»...
– Думаю, что это показуха. К тому же он неплохой артист по жизни, и кто-то, видимо, купился на это.
Расспрашивая Осокину о сыне Надежды Григорьевой, которая теперь тоже претендовала на квартиру Самсоновой, Голованов приготовил вопрос, который он уже не мог не задать:
– Скажите, а Григорьевы могли знать о существовании тайничка в спальне Самсоновой?
Марина Васильевна вскинула на Голованова удивленно-вопросительный взгляд, в ее глазах застыл невысказанный вопрос, и она как-то очень тихо произнесла:
– Вы намерены предположить, что...
– Упаси Бог! – поднял руки Голованов. – Просто может быть приговорен ни в чем неповинный человек, и мне нужно определить тот круг знакомых и друзей Людмилы Степановны, кто мог бы знать о ее тайничке.
– Да, конечно, – согласилась с ним Осокина. – А что касается племянницы художника... Конечно же знала! Ведь этот тайник делал ее муж... слесарь. И я... я даже не сомневаюсь, что об этом мог знать и Павел.
Проводив Осокину до подъезда и пообещав ей «прийти на ее пироги», Голованов вернулся к машине и, уже сидя в салоне, постарался осмыслить рассказ женщины, которая была в курсе всего, чем жила ее подруга с тех самых пор, как ушел из жизни художник. И еще раз удивился тому, с чего бы вдруг следователь прокуратуры зациклился на одной-разъединственной версии. Впрочем, всего того, что только что узнал он сам, тот следак мог и не знать. И уже одно это давало хоть какую-то надежду на пересмотр уголовного дела, возбужденного по статье 105, часть 2, «Предумышленное убийство».
