– А кто еще мог бы знать об этом тайничке?
– Ну-у, я конечно не могу сказать точно, кто бы МОГ ЗНАТЬ, но знали о нем немногие.
– То есть, это был весьма ограниченный круг лиц, которым доверяла Самсонова.
– Да, – согласилась Осокина. – Пожалуй, именно так.
В этот момент, с горкой горячих пирожков на блюде, к столику подошла официантка, и Голованов вынужден был переменить тему на более нейтральную:
– Насколько я понимаю, Людмила Степановна умела ценить не только дружбу, но и родственные связи? По крайней мере, мне так показалось.
– Возможно, вы судите по тому, как она приняла генерала Самсонова?
– Да.
– Пожалуй, вы правы, – задумавшись, произнесла Осокина. – Она умела дружить и ценила в людях это качество. К великому сожалению, столь редкое в наше время. А насчет родственных связей... Она же детдомовская, а все детдомовские мечтают иметь большую настоящую семью. Но... У Людочки, к великому сожалению, не было детей, а у ее художника была всего лишь одна племянница, о которой, наверное, вы уже все знаете.
– Только то, что она также претендует на квартиру Людмилы Степановны.
– И все? – В явном удивлении Осокина вскинула подведенные брови. – Разве Яков Борисович вам ничего не рассказывал?
– О Григорьевой?! – удивился Голованов. – Нет.
– Впрочем, он мог и не знать этого. Людочка уже давно как бы для себя лично похоронила эту женщину.
– А что?.. Чего он мог не знать? – забыв про надкусанный пирожок, насторожился Голованов. – И с чего бы вдруг она ее похоронила?
– О-о-о, это длинная история и неприятная. Давайте-ка сначала сладенького чего-нибудь съедим. Чтобы не так мерзко рассказывать было.
...Когда Марина Васильевна замолчала, скорбно улыбнувшись при этом, Голованов понимающе кивнул и негромко спросил, стараясь не выдать своего интереса:
– И что, сын Григорьевой все еще баланду лагерную хлебает?
– Да ну, о чем вы говорите! – махнула рукой Осокина. – Он уже давно на свободу вышел, пожалуй, и двух лет не отсидел.
По ее увядающему, но все еще красивому лицу столичной интеллигентки скользнула гримаса язвительно-уничтожающей ухмылки.
– Людочка, царство ей небесное, старалась в людях только хорошее видеть, верила им, и как-то сказала мне, что Павла досрочно освободили, якобы за примерное поведение, как исправившегося человека.
– Что, появилось чувство собственной вины за искалеченную жизнь парня?
– Вроде того, – согласилась с Головановым Осокина. – По крайней мере, корила себя за то, что не забрала свое заявление обратно.
