- Мне надо поговорить с тобой, мой мальчик. Пойдем ко мне наверх.
Витя, пугливо озираясь, побрел следом за унтер-офицером, а мы, оставшиеся внизу, проводили его тревожными взглядами. Мы стояли безмолвно до тех пор, пока не перестали скрипеть ступени старой винтовой лестницы, что вела в кабинет Краузе.
- Что он сделал? - шепотом спросил я у Жени.
- Витька-то? - растерянно переспросил тот и развел руками: - Не знаю…
Мы с беспокойством ждали возвращения Вити. А вдруг он проговорится, сболтнет лишнее? Затаив дыхание, я смотрел в окно, прислушиваясь, как часовой тяжелым, размеренным шагом шлифует вдоль стены цементную дорожку.
Витя вернулся от унтера через час с небольшим. Женя и Ваня первыми подбежали к нему, затормошили:
- Ну, чего он тебя?
Витя начал было рассказывать, но, увидев меня, так и ощетинился:
- Мотай отсюда!
- Да ты чего? - удивился я.
- Мотай, говорю! А то как дам!… Я его не узнавал.
Ваня тоже спросил:
- Чего это ты на Димку?
- Сам знает, - сказал он и зло сплюнул в мою сторону. Тут вошел Федотов и велел всем спать. Но я слышал, как о чем-то долго еще шептались Витя и Ваня. А утром Ваня, когда я подошел к нему, молча отвернулся. В этот же день, после занятий, Краузе позвал меня к себе. По скрипучей лестнице я поднялся на второй этаж, постучал в дверь.
- А, Дима! - Краузе впустил меня в свой кабинет. - Садись. А я вот приемник включил и как раз поймал русскую радиостанцию. Тебе знакома эта музыка?
Печальная русская песня щемящей болью переполнила мою душу, унесла в родные края. До моего сознания доходили обрывки фраз… Бабьей доле поклонись… этой доле, горькой доле… Я видел бледное мамино лицо, и мне казалось, что это вовсе и не песня, а вымученный, тоскливый плач. У меня кружилась голова, горький ком подступал к горлу. Унтер печально говорил:
- Твое детство было грустным, как эта песня. Но теперь все изменилось. Будущее твое светло и прекрасно.
Краузе крутанул ручку настройки, и кабинет заполнили звуки армейского марша.
- Вот твое будущее. Чтобы подчинить себе мир, ты должен быть жестоким. Жить только для себя. Но ты должен быть дисциплинированным, как солдат. Будущему разведчику германской армии нужно учиться переносить всевозможные лишения - и голод, и холод, а если потребуется, и физические страдания.
Я насторожился. Вначале фашисты болтали об экскурсии. Потом Шварц намекнул на какую-то «маленькую услугу». А теперь, выходит, мы уже разведчики?
Набравшись храбрости, я спросил:
