Так и не открывая глаз, он вытянул перед собою руки, пытаясь почувствовать движение воздуха. Ничего. Только ветер и свет луны.
И все-таки да. Конечно же, да. Сейчас.
И снова — сейчас.
Снова и снова — сейчас.
Он проснулся оттого, что жена села на краешек его постели.
— Ее нет, — сказала она.
— О чем это ты?
Кивком она указала на окно.
Он медленно поднялся с постели, подошел к окну и окинул взглядом площадку перед домом.
Ни щита, ни кольца, ни сетки.
— Что здесь происходило этой ночью?
— Что-то происходило…
— Что?
— Я и сам этого не знаю. Может быть, во всем виновата погода. Все ожило. Может, это луна заставила все двигаться, и я спросил…
— Что ты спросил? — встрепенулась жена.
— Я спросил: кем бы или чем бы ты ни был, ответь мне, вернется ли ко мне сон, если мы сыграем еще одну, последнюю игру? Самую-самую последнюю? Я почувствовал, как легкий ветерок коснулся моего лица и рук. Луна на мгновение скрылась за тучкой. Это был знак. Я пошевелился, ветерок шевельнулся тоже.
— И что же?
— Мы сыграли последнюю игру.
— Я действительно слышала какие-то странные звуки. — Она вздохнула. — И кто же победил?
— Мы оба, — ответил он.
— Это невозможно.
— Возможно. Если только постараться.
— И выиграли вы оба.
— Именно так — оба.
Она тоже подошла к окну и посмотрела на опустевшую площадку.
— Но кто же снял корзину и щит? Неужто ты?
— Ну а кто же еще?
— Я не слышала, как ты доставал лестницу.
— И все-таки. Знала бы ты, каких сил мне стоило взобраться на нее, а спускаться было и того тяжелее. Полно пыли в глазах, ничего не видел.
— И куда же ты все это подевал?
— Понятия не имею. Мы найдем их в самый неожиданный момент.
— Слава богу, все уже позади.
— Да, да… Но знаешь, что самое хорошее?
— Ты о чем?
— Мы сыграли вничью, — ответил он и, немного помолчав, повторил:
— Вничью.
Гуляя однажды летним вечером по дощатым дорожкам приморского парка, мы, я и мой приятель Сид, увидели на одной из стоявших возле самой кромки прибоя скамеек знакомую картину.
— Смотри, — сказал я, — и слушай.
Мы стали смотреть и слушать.
На скамейке сидела старая еврейская чета, ему лет семьдесят, ей — лет шестьдесят пять. Они громко разговаривали, горячо жестикулируя и не слушая друг друга.
— Сколько раз тебе это можно говорить!
— Ты мне ничего не говорил! Ничего, слышишь?!
— Нет, говорил! Я всю жизнь тебе что-то говорю! И таки важные вещи, если бы ты хоть раз попыталась понять!
— Таки важные, послушайте его! — возмутилась она. Да назови хотя бы одну!
