Благодаря этому открытию, Конан почувствовал невольную симпатию к растерявшемуся старику. Выходит, он не лжец, но всего-навсего полоумный фанатик, с мозгами, отуманенными курением фимиама. Он готов был уже расхохотаться с облегчением, празднуя свою маленькую победу, и сказать старику что-нибудь дружески-утешительное, как внезапно расстановка сил существенно изменилась.
В глубине ниши, в пяти шагах от жертвенного камня, что-то зашевелилось, и мраморная плита отошла в сторону, образовав прямоугольное отверстие, ведущее в недра башни. Высокая фигура, закутанная с ног до головы в белое, застыла в проеме, из которого дохнуло холодом и запахом плесени. В первый момент Конану показалось, что на свет выполз дух мертвеца, погребенного когда-то под плитами мрамора. Но шепот, пронесшийся по толпе: «Великая Жрица!.. Сама Жрица!..» — открыл ему, что сама таинственная обитательница пирамиды, не показывающаяся никому и никогда, соизволила прийти на помощь сконфуженному Архидаллу.
Лицо Великой Жрицы, как и все тело, было скрыто под белой тканью. Она стояла, не двигаясь, не выступая из каменного проема. Ни глаз ее, ни рук, ни волос не было видно. Один только голос. Но какой голос! Нечеловечески сильный, холодный, как ветер на вершине горы, он словно сковал всех вокруг благоговейным ужасом.
— Делай свое дело, Архидалл! Не слушай пленного чужеземца, который сам не понимает, кому и чем грозит. Исполни свой долг, ибо иначе ты навеки покроешь себя позором!
Краска стыда залила породистое лицо Архидалла, оттенив седину волос. Он стиснул рукоять меча, размахнулся и точным ударом вонзил лезвие в левую сторону груди несчастного хауранца.
Несмотря на юность, Конан успел уже привыкнуть к виду крови и предсмертных судорог. Но на этот раз зрелище оказалось для него непосильным, и он отвернулся.
На том самом месте, где умирал, хрипя, истекая кровью и подергивая конечностями, предатель Чеймо, он видел себя самого, столь же жалкого, униженного, с разверстой грудью и бессмысленной улыбкой на холодеющих губах…
* * *
В последнюю ночь с молодой женой Конан вел себя, как мальчишка. Вспоминая позднее свои слова и поступки, он бледнел от стыда. Но это было так. Зрелище казни двух его врагов (которым он сам давно уже искренне желал смерти) так потрясло его, что он потерял контроль над собой.
— Послушай, девочка моя, глупая маленькая девочка, давай унесем с тобой отсюда ноги вместе! — горячо убеждал он Зейлу, сжимая ее в объятиях, перемежая отрывистые свои слова поцелуями. — Поверь, вдвоем мы справимся с этим! Твое знание местных обычаев и моя сила — этого будет достаточно! Главное, обмануть этих бронзовых болванов за дверью и как-нибудь ускользнуть отсюда… Наверное, мне придется переодеться и закутать чем-нибудь лицо… Сейчас ночь, мы кубарем скатимся с вашей лестницы и доберемся до гавани, а там — в баркас!.. У меня много друзей, Зейла! Ты не пропадешь… Клянусь тебе, я буду поддерживать тебя и помогать, если только мы выберемся отсюда!..
