Спросив дорогу, отправляюсь к столичному рынку. По пути мне попадается с десяток пришлых, с полсотни местных горожан и какая-то бедная знать. Неужели это известное своим богатством и пышностью Новодалье? Или слухи ложны, и долгая вражда с соседями лишила его былого блеска? Или тут собрались не самые богатые представители местной знати? Впрочем, какое мне дело?
На маленьком рынке было людно и шумно. На меня вначале косились с подозрением, потом начали подходить, разглядывать ягоды. Почти все подошедшие покупали. Вскоре кто-то пожаловался мне на «мужика, за пригоршню пятнадцать медных берущего», и на «бедную жизнь горожан, которым ягод поесть хочется». Я возмутилась, услышав об этом наглеце, а женщина, на него жалующаяся, начала жаловаться и на свою жизнь, на старых родителей, малых детей, ленивого мужа. Говорила она долго, уныло. Горожане косились на нас и проходили мимо.
— Поговорила с тобой чуток, и полегчало мне, — вздохнула женщина. — А у тебя самой кто-нибудь есть?
— Никого.
— Горе из-за этой вражды.
— Верно. Не будь вражды, многих бед бы не было.
— Мне трудно представить другую жизнь.
— Семьи оставались бы целыми, дети бы играли друг с другом и…
Женщина слушала внимательно и пару раз даже мечтательно улыбнулась. Кто-то из проходящих мимо горожан останавливался, слушал. Кто-то недоверчиво усмехался. Затем все слушатели мои разошлись. Начали расходиться покупатели, торговцы. Пока медлила, не решаясь спросить, до какого часа разрешено торговать здесь, на рынке появились худенькая девочка и широкоплечий воин. И покрой тёмно-синего платья девочки, доходящего до самой земли, и такой же длинный бирюзовый плащ, с вышитыми снизу большими чёрными перьями, и распущенные тёмные волосы до пояса сообщали мне о её принадлежности к какой-то знатной семье. А мужчина и по одежде, и по оружию, и по манерам походил на охранника, пользующегося благосклонностью своих влиятельных господ и оттого задирающего нос перед теми, кого считал ниже себя.
Нечто в лице девочки привлекало внимание. На первый взгляд оно казалось спокойным, но на второй, более внимательный, каким-то трагично безучастным. К тому же её кожа была подозрительно бледной, как будто она много времени сидела дома или была нездорова. А в глазах почти растаяла жизнь. Что же случилось с ней? Мне захотелось зажечь в ней тёплый, ликующий огонёк, который должен светиться в детских глазах. Впрочем, ребёнок ли она? Дети должны верить в добрые сказки, должны смеяться и играть, бегать, сеять в усталых сердцах взрослых желание делать добро. Правда, дети ближайших стран редко бывали такими, как я говорю. Они слишком быстро вырастали, слишком рано начинали ненавидеть. А могли ли они быть другими в странах, где поселилась вражда?
