- Присядем. - Оноре задумчиво, словно решаясь на что-то, смотрел на Овечкина. Потом сказал: - Он пытался меня запугать. - И по-своему криво усмехнулся.
- А что, это возможно?
- Думаю, что нет, Жан. Я уже умер однажды. Теперь живет лишь видимость меня. Призрак. Можно запугать призрак?
- Я не уважаю мистику, как инженер, атеист и реалист. Не играйте мне Шекспира, Оноре. Француз рассмеялся:
- А вы совсем не де Бреби. И не русский медведь. Вы лиса, Жан.
- Не будьте обезьяной, Оноре, - рассмеялся и Овечкин. - Не повторяйте глупостей. Я человек. И вы тоже. Совсем не призрак. Кстати, ле Гран Эритье. Вот только я так и не понял: наследник чего?
- Действительно, Жан, чего?...
- Мы просто люди, Оноре. Как бы ни пыжились, что бы о себе ни думали, какие бы должности ни занимали. Весь вопрос в том, какие люди? От этого зависит все и в нашей жизни, и в мире.
Оноре не отрываясь смотрел на Овечкина.
- Ах вы мой агитатор... "Сила и свобода - вот что делает человека прекрасным". Так сказал Жан-Жак Руссо. Понимаете: все или ничего! Наверное, к этому стоит стремиться.
Это "наверное" здесь смазало и "силу", и "свободу", и даже стремление.
- Сила и свобода делают человека прекрасным? - медленно повторил Овечкин. - Вы уверены, что это Руссо?
- Конечно.
- Странно.
- Что?
- Да ведь это фашизм, Оноре, если без обстоятельных разъяснении. Какая сила, для кого и чего свобода, каким путем обретенные? Разве каждый человек может быть сильным, а слабый не может быть прекрасным? Я могу предложить вам еще десятки вопросов, но, по-моему, и без них афоризм рассыпается. А в чистом виде он фашистский. Вам импонируют фашистские идеи?
- Я ненавижу фашизм, как любое насилие. Всякого насильника я готов размазать по стене.
- Но тогда вы сами становитесь насильником, - рассмеялся Овечкин. - Так как же с "силой и свободой"? Оноре усмехнулся:
- Вы мне нравитесь, Жан. Хотя, честно скажу вам, смущаете. Силу и свободу я понимаю, вероятно, как и Руссо, применительно только к личности.
- Так, наверное, не бывает... Оноре рассмеялся:
- Сильно вы мне усложняете жизнь. До вас все, кажется, выглядело проще.
- А что я усложнил в вашей жизни? - искренне удивился Овечкин. Он не знал, как принимать слова Оноре - как упрек или похвалу.
- Что-то. В сорок я решил: все или ничего, И много лет твердо шел этим путем.
- Вы сделали открытие, Оноре?
- Если бы не было нашей с вами поездки в джунгли и той женщины, Жан, я бы, наверное, ничего не сказал вам. Но сейчас скажу: да!
