Он пробурчал, заходя вслед за ней в комнату:
— В эти десять минут входят, и те пять, на которые мы уже опаздываем в театр. Если б это было только десять!
Зефани молчала, неуверенно смотря на него. — О, Ричард! А ты не очень рассердишься на меня, если мы вообще не пойдем? Может, просто пообедаем где-нибудь? Я понимаю, что веду себя по-свински, но сегодня я не в состоянии пойти в театр… Если ты сейчас позвонишь туда, то они еще смогут продать наши места…
Он уставился на нее.
— Семейные дела? Кто-то умер? — спросил он. Зефани покачала головой.
— Просто небольшой шок. Это скоро пройдет, если ты мне поможешь, Ричард.
— Хорошо, — согласился Ричард. — Я позвоню в театр. Так что нет поводов для волнения кроме одного — я начинаю чувствовать голод.
Она положила ему руку на плечо и подставила щеку для поцелуя.
— Милый мой Ричард, — сказала она и направилась в спальню,
Однако после такого неудачного начала вечер уже не удалось повернуть в другое русло. Зефани как-то искусственно стремилась разрядить атмосферу. Она выпила два мартини еще перед тем, как они вышли из дома, и столько же уже в ресторане. Увидев, что это не дает желаемого эффекта, она начала настаивать на том, что, кроме шампанского, ничто не поправит ее настроения, и, хоть это немного волновало Ричарда, шампанское действительно сделало свое дело на какое-то время. В конце обеда ее требования, чтобы принесли двойное бренди, стали такими настойчивыми, что он пересилил себя и заказал его. На этом приподнятость настроения Зефани, вызванная вином, пропала. Она начала хныкать, плакать, требуя еще бренди. Когда он отказал, ей показалось, что с ней плохо обошлись, и она попыталась слезными мольбами вызвать сочувствие у метрдотеля, который в данном случае проявил большой такт, помогая Ричарду осуществить маневр «покидания» ресторана. По возвращении домой, Ричард помог Зефани снять пальто, затем усадил ее в уголке дивана в столовой. Она свернулась калачиком и тихонько заплакала. Он вышел в кухню и вскоре вернулся с кофейником крепкого черного кофе.
— Пей. Все до дна, — сказал он ей, когда она на минуту перестала пить.
— Не насилуй меня, Ричард.
— Пей, — настаивал он, стоя над ней до тех пор, пока она не выпила до конца.
Она снова умостилась в уголке дивана, перестала плакать, успокоилась и через минуту на ее лице не осталось даже следов недавних слез. Только глаза все еще блестели, веки были слегка покрасневшими, а все остальное исчезло бесследно, как бывает только на детском лице. "И правда, — думал он, глядя на нее, — это лицо ребенка. Тяжело поверить, когда она сидит вот так сгорбившись и теребит свой носовой платок, стараясь не смотреть тебе в глаза, что ей уже больше двадцати пяти лет."
