Но стоило представить воду, много-много живой подвижной воды, как сквозь хрустальную речную прозрачность проглядывались рыбы, на желтом дне существовали ракушки, начиненные съедобными моллюсками, а из-под лохматого зеленого камня призывно шевелил усами рак.
Часы за стеной пробили два раза. Я снова начал считать, сколько прошло и сколько еще осталось. Осталось, верно, меньше, чем прошло. Но это меньше было так неимоверно велико.
А какой смысл истязать себя? Ну-у, выдержу, допустим, и тогда? Сашка скажет: ты — сила, а я отвечу — и ты! Дальше! Ребятам даже не рассказать. А расскажешь — не поверят. Родители, если узнают, ругать будут. Выходит, из принципа. Глупо.
Часы пробили три раза.
Казалось, я весь высох внутри. И начал сжиматься. В голове стояло комариное пение — тоненькое, звенящее, надоедливое.
— Ну, а если... немножко... не нажираться — погрызть? Вроде в кармане походной куртки отыскался сухарик или корочка сыра.
Мысль о корочке сыра была особенно явственной. Есть же такие дураки, которым не нравится запах сыра. (Сам видел: нос воротят. Дурачье. От сыра во рту так славно делается, особенно на языке, и покалывает немного, и слюна солонеет...) Кусок сыра виделся мне портретно: желтый, чуть заветренный, с проступившей прозрачной капелькой влаги на лбу, и смотрит, ей-ей, смотрит круглым сквозным отверстием, будто сквозь монокль!
А если встать... и босиком... тихо... До кухни девять шагов. И обратно — девять. Всего — восемнадцать. Кто узнает?
Так начинается всякое падение: с надежды — никто не узнает!
И я сделал эти постыдные восемнадцать шагов — до кухни и обратно.
Не могу сказать, был ли вкусным кусок сыра, что я проглотил не жуя, словно изголодавшийся пес. Но стоило понять — время не вышло, а ты... — как открылось нечто совершенно непредвиденное: никто ничего не узнает, но я-то знаю, как теперь глядеться в зеркало?
Да, я знаю. И буду знать. Всегда, всегда, всегда... Это не в моих силах — забыть, хотя... А что — хотя?
Слабак ты, Колька... языком только — ля-ля...
Теперь я понимаю: заработал механизм совести, но тогда я откровенно испугался, сомнения показались мне просто-таки ненормальными. (И я подумал: а вдруг у меня с голодухи что-нибудь в башке сдвинулось?..)
И спросить о таком, как часто бывает, ни у кого невозможно...
В школу я шел, будто во сне. Дома виделись зыбкими, я не ощущал крепости в теле.
За квартал до школы встретил Бесюгина. Видок у Сани был тоже не самый... но все-таки получше моего.
