— Эти люди, писцы… — начал Ламорик.
— Ход, объяснил бы ты им что-нибудь, — вмешался Гермунд.
Тот обернулся.
— Опасные, продажные люди. Льстецы. Большинство новые здесь лица — появились только после коронации его величества. Других я знал много лет — но они изменились. Теперь никому нельзя доверять.
— И как ты умудрился выкрутиться? — спросил Ламорик.
— О, мне достало ума. Достало ума держать язык за зубами.
Ламорик растерянно заморгал.
— Казалось бы, твой долг перед…
— Ах, ваша светлость, в том-то вся моя мудрость и состоит. Долг, честь, совесть — мне пришлось позабыть о них. Я видел, как отважные и мудрые люди предстают перед королем — и как эти жабы потешаются над ними, а король лишь смеется. И весь праведный гнев, вся ярость этих храбрецов стихали — как плач капризных младенцев. Впоследствии никто ничего о них больше не слышал.
Чтобы спасти себе жизнь, пришлось сделаться совершенно безвредным. Змеи завидуют гибкости моего хребта — незначительность стала моим щитом. Нет силы слишком слабой, чтобы я не покорился ей.
— Тут всякий испугался бы, — промолвила Дорвен.
— Благодарю вас, миледи, — откликнулся Ход.
— Он очень рисковал, заговорив со мной, — вставил Гермунд. — В Орлиной горе происходят странные вещи. И вести об этом должны долететь до слуха тех, кто способен поговорить с нашим Рагналом. После мятежа он точно с цепи сорвался.
— Клевета! — возмутился Ход.
— Как же поступят его союзники? — спросил Ламорик. — Владыка Небесный, да когда о произошедшем станет известно, прольется немало крови! Мой отец должен узнать обо всем как можно скорей! Пусть собирает войска, вызывает вассалов. И надо запасти побольше зерна на случай войны.
Ламорик вдруг замолчал.
— А что сделает Рагнал, поняв, что у него нет заложника от Гирета? Получится, я натравил короля на отца и брата? Моя семья владеет Гиретом со времен самого Сердана… — Он пошевелил губами. — Я должен вернуться.
— Это безумие, ваша светлость, — возразил Гермунд.
— Скальд, великие мужи из моего рода на протяжении двух тысяч лет жертвовали собой, дабы сохранить трон Эрреста. Ужели я опозорю их?
Ход поднялся на несколько ступенек обратно, к Ламорику и, подняв светильник, заглянул молодому лорду в глаза.
— Позволить жабам засадить вас в темницу? Обречь отца на муки унижения от мысли о том, что сын ради него в кандалах? Плясать под королевскую дудку и вкушать позор королевского недоверия? Делать все, чего желают эти твари?
В масляном свете лицо Хода выглядело желтым и заостренным.
