— А я разве могу помочь?
— Можешь!
— Я?!
— Конечно! — отчетливо произнесла Ольгуца, глядя ей прямо в глаза.
— Но что?
— Ты должна быть на моей стороне.
— Почему?
— Потому что ты мой друг.
— Конечно…
— Значит, обещаешь?
— Да, Ольгуца, — вздохнула Моника.
Дэнуц во весь дух мчался по дому. Руки у него прямо-таки стосковались: так давно ожидали они веревку со змеем! Тем не менее, хлопнув дверью и собираясь бежать дальше, он вдруг замедлил шаг… и уселся на теплые, нагретые солнцем ступени крыльца. Змей был там, Дэнуц здесь… Перед тем как приняться за игру, Дэнуц всегда радовался, что ему предстоит играть. И выжидал. У каждой радости, по мнению Дэнуца, как и у каждой недели, была своя суббота и свое воскресенье… Во время школьных занятий еженедельные каникулы приходились на воскресенье. Суббота была их кануном. Но радость от предстоящего воскресенья всегда омрачалась приближением самого скверного дня недели — понедельника, черного дня календаря, идущего непосредственно за красным, а радость от наступающей субботы усиливалась близостью воскресенья, которое отделяло ее от понедельника. Дэнуц гораздо больше ценил субботу, нежели воскресенье… Он словно боялся воскресенья…
«Знает!» — подумала Ольгуца, увидев брата, сидящего на ступеньках. Она откусила от бутерброда с маслом, попросила Монику подержать бутерброд и, освободив таким образом руки, спустилась вниз. Моника следовала за ней с бутербродами в руках, не осмеливаясь откусить от своего бутерброда. Они прошли мимо Дэнуца, задевая его своей тенью. Дэнуц повернулся в другую сторону.
«Трус!» — прошептала Ольгуца недавно выученное вместе с патриотическим стихотворением слово, смысл которого объяснил ей отец.
— Что такое «трус», папа?
— Да как тебе сказать?.. Ну, например, кто-нибудь дает тебе пощечину, а ты на нее не отвечаешь, — значит, ты трус!
— Так, значит, я была трусихой, папа!
— Почему?
— …Помнишь, мама шлепнула меня туфлей? — сказала Ольгуца, глядя на него из-под насупленных бровей.
— Это совсем другое дело! — рассмеялся господин Деляну.
— …А если бы я поступила так же? — спросила Ольгуца после некоторого колебания и не слишком убежденно.
— Это было бы с твоей стороны дерзостью, и папа тоже рассердился бы на тебя!
— Я не поняла. Повтори еще раз, папа!
В конце концов Ольгуца уяснила себе, что трусом можно быть только среди тебе подобных и что при этом трусом быть не следует.
— Пошли, Моника; здесь нам делать нечего.
Смутное беспокойство овладело Дэнуцем после появления девочек. Тут только он понял, что чего-то не хватает… но чего именно: а! не было слышно трещотки змея. С отчаянно бьющимся сердцем он помчался к дубу.
