Суббота! И завтра встреча со зрителями в Музее истории демократии в семь часов. Правильно, он и пил вчера с этой мыслью – что в Божьем мире еще сохранены порядок и субординация, так что за субботой последует воскресенье… За всю жизнь Валера Времин не видел ни одного сбоя. Что ж, впереди цельный день, и он сумеет восстать из пепла – мало, что ли, восставал!
Легкомысленному безалаберному мальчишке, который когда-то ходил во всей беззащитности, а теперь прикрылся животиком, бороденкой и проплешиной, выпало рождаться к новой жизни много раз. Прежде чем осесть вот здесь, в двушке на Второй Брестской, без профессии и без семьи, он погулял по свету вплоть до того возраста, в котором среднестатистический российский мужчина покидает этот свет. Но Валера никак не мог поверить в то, что ему скоро шестьдесят, и не понимал, что это такое. Часто воспалялись и слезились глаза, сердце ныло от тонкой острой боли, да и богатырский конь, так сказать, не всегда по зову вставал перед богатырем – но в целом Валера был тот же самый, что и двадцать, и сорок лет тому назад. Младшенький, забалованный. Подсаженный на любовь, как на иглу. Как мало ее было в Америке, где пришлось кантоваться таксистом одиннадцать лет! А здесь: гитару взял, улыбнулся, запел –
С тобой мы кружим вальс, моя пушинка…
И готово, полилось в ответ из зала, только подставляй ведро. Поразительно, до чего здесь любили за песню. Песня и была, собственно говоря, национальной валютой душевной купли-продажи. Кому на Руси жить хорошо – мужчине с гитарой…
Хорошо?
Валера поскреб бороду – завтра вымоюсь, сейчас неохота. В коридорчике висели его плакаты восьмидесятых годов, еще те, где имя-фамилию набирали красным, а место выступления темно-синим, и фото черно-белое. Так у всех. Он шел в волне. Теперь волна прошла, и мужчины с гитарой вызывали смех и жалость, теперь уже за голую песню, без шоу, без раскрутки, давали всего ничего. Но давали. Завтра в Музей истории демократии придут человек семьдесят наверняка.
Последнее время в его жизни стали появляться женщины за сорок с экзотическими именами – Изольда, Регина и даже одна Виринея. Раньше им было никак не пробиться на авансцену из-за плотных рядов Наташ и Даш. Нынче Наташи-Даши поредели, их отнесло другими волнами. Милые птицы! Он никогда не бранил женщин за глупость – Боже, если они поумнеют, как и жить-то после этого. А они умнели, в их дивных глазах все чаще плескались насмешка и презрение, тем более ужасные, что женщины от реформ похорошели, приоделись, заблистали.
