Громадное трюмо отразило маленькую худенькую девушку с большими глазами, обведенными синевой. Взяв со стола пуховку, слегка припудрила лицо, потом расправила помятое платье — ожидая Рюрика, заснула одетой. Перед самыми дверьми остановилась и, достав из сумки какую-то баночку, нюхнула через трубку белый порошок…
— Рюрик, это ты?
— Конечно, я.
— Ты не один?
— Нет.
— Почему ты не один?
— Ко мне привязался Сережа.
— Есенин?
— Есенин. И с ним еще один знакомый.
— А если я их не пущу?
За дверью кто-то засмеялся.
— Тогда мы выломаем дверь, — раздался голос Есенина.
— Мма-дам, мма-дам… Среди членов поэтической семьи не может быть такого неблагородства, — гудел Амфилов, — тем более что мы приехали за вами, чтобы повезти вас в один с-с-семейный дом,
— Какой семейный дом? Я никуда не хочу ехать. Мне нужен Рюрик по делу, а больше я никого не приму.
— Красавица, родная, открывай, или я разобью окно, — кричал Есенин.
— Ну хорошо, я открою, только на минуточку.
Дверь распахнулась, и все трое ввалились в коридор, внося с собой ветер, снег и мороз.
— Скорей закрывайте, — сердилась Соня.
— Знакомьтесь, это Амфилов, меценат, с Сережей вы знакомы, — говорю я и целую ей руку.
— Рюрик, зачем ты их привез? — шепчет Соня. — У меня к тебе серьезное дело.
— Нельзя от них отвязаться. В клубе была облава. Мы вместе выкатились оттуда.
— Облава? Боже мой, вот удовольствие… Может быть, все это к лучшему. У меня голова кругом идет. Хочется чего-нибудь небывалого. Рюрик, не знаю, поймешь ли ты меня, но мне хочется выйти на улицу и лечь на мостовую, чтобы по мне проскакала конница.
— Во всяком случае, — смеюсь я, — это желание хорошо тем, что его можно осуществить только один раз.
— Что вы там шепчетесь? — закричал Есенин. — Рюрик, я тебя сегодня прибью, чует мое сердце… Соня, у тебя есть выпивка?
— Зачем, у меня есть с собой, — засуетился Амфилов, вытягивая из кармана огромной дохи бутылку вина.
— Друг, — кинулся к нему Есенин, — дай я тебя расцелую. Русская душа! Широкая натура. Фармацевт! Меценат!
— Послушайте, бросьте вы это фармацевство! — рассердился Амфилов.
— Не буду, не буду, не сердись, ведь я — любя…
Тем временем Соня шмыгнула за ширму и через минуту вышла снова, лихорадочно возбужденная, с расширенными зрачками глаз, казавшихся благодаря этому еще громаднее.
— Вина, дайте вина! Я вам расскажу свой сон!
— К черту сны! — закричал Есенин. — Да здравствует явь, черт возьми! Я реалист. Я противник мистики. Мистика… это… это чертовщина. Разум — новое начало. Кажется, так говорится? Рюрик, ты что смеешься? Ты мне не веришь, да? Не веришь, скажи?
