Он смотрит мне прямо в лицо, в этом нет никакого сомнения. Кто это чудовище? Откуда он знает меня?
— Товарищ Ивнев, вы тоже здесь?
Я сухо улыбаюсь.
— Как видите.
Лошадиные зубы обнажаются до десен.
— Идите к нашему столу… Поэт, вы можете принести счастье… По вашему лицу я вижу, вы меня не узнаете. Ай, ай, ай, а еще друзья! Я всегда говорил, что поэты — самый непостоянный народ. Садитесь рядом. Вот так. Хотите играть? Послушайте, со мной нечего стесняться.
Наклонившись к моему уху, он шепчет:
— Если у вас нет свободной наличности, я могу ссудить.
Густо краснея, почему-то отвечаю тоже шепотом:
— Мне неудобно брать у вас… Я вас почти не знаю.
— Неважно! Если вы припомните Петербург, Знаменскую улицу, девятьсот десятый год, то вспомните меня. Ваш сосед по комнате Амфилов.
— Теперь вспомнил, — киваю я.
Точно внезапно вспыхнувший свет озаряет кусочек прошлого: большой пятиэтажный дом, не то коричневого, не то красного цвета, широкая парадная лестница, швейцар, похожий на премьер-министра, квартирная хозяйка с губой, точно приколотой к деснам английской булавкой, узенькая студенческая каморка и сосед по комнате — толстяк с лошадиными зубами, всегда веселый и оживленный, живущий неизвестно на какие средства.
В другое время и в другом месте я, может быть, и не решился бы взять у него денег, но в этом притоне и после проигрыша делаю это спокойно, будто вынимаю ассигнации из своего собственного кармана. И вдруг произошло невероятное: мне начало бешено везти. Удачно срываю несколько банков, выдерживаю два раза подряд свой собственный банк. Передо мной растет куча денег, карманы оттопырились от купюр, а кошель туго набит керенками. Амфилов к этому времени закончил крупную игру, много выиграл и был очень доволен.
— Поэзия — святое дело, — приговаривает он, приветствуя каждую мою удачную карту.
В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился молодой человек лет двадцати четырех, красивый, хорошо сложенный, безупречно одетый. По тому, как он щурил серые лукавые глаза и как держался на ногах, было видно, что он если не пьян, то, во всяком случае, и не трезв.
Увидев меня, кинулся в мою сторону:
— Рюрик! Голубчик! Роднуля! Здорово!
Не слишком церемонясь с ногами, руками и головами играющих, заключает меня в крепкие объятия и кричит на всю комнату:
— К черту эту сволочь! Едем к цыганам!
В ту же секунду в него полетела жестяная коробка от папирос. Какой-то взлохмаченный человек в потертом френче поднялся во весь свой гигантский рост.
