Хотя был день, вокруг стояла темень. Я бы даже сказал, сумерки. Плотные темные тучи затянули небо. Что делало нахождение у костра еще приятней. Сняв перчатки я просто наслаждался теплом, исходящим от огня.
Альпинист сидел на корточках и курил сигарету. Казалось, что он и не присутствовал тут, а был где-то далеко, и уже ничего не могло вернуть его назад. Однако, вернулся он сам.
- Ты, это… Прости меня, - неожиданно заговорил он.
- За что? - спросил я.
- Ну… За ту ссору.
- Это ты меня прости. С больной головы на здоровую…
- И еще… За Катьку прости… Я такое ляпнул…
- Ничего. Я дурак. - я махнул рукой.
- Нет. Ты не дурак. Я бы, наверное, так же поступил.
- Тогда, забыли.
- Забыли. Просто, мне показалось…
- Что мы уже не те, что были прежде?
- Да. И что дружба наша…
- Ее больше нет?
- Нет. Да. Нет… - Альпинист смутился. - В общем, ты все верно понял. Мне жаль…
- Мне тоже.
- И что же делать?
- А ничего. Разбитое зеркало по кускам не соберешь. Разве что, посадишь на клей. А склеенное зеркало - уже не то зеркало. Только, меня беспокоит то, что все так легко произошло.
- Все лучшее делается сложно. Все худшее делается легко.
- Все худшее делается легко, потому что люди злые.
- Нет, Серега, люди не злые. В них сидит глупость и непредсказуемая глупость.
- Потому и злые, что глупые… А глупые, потому что злые. Порочный круг.
Альпинист кинул бычок в костер и встал на ноги.
- Иди-ка ты спать, Подводник, - сказал он мне, направляясь к Увалу. - Ты вялый весь. Выспись хоть. На свежую голову разговаривается лучше.
Как мне не хотелось протестовать, все же Альпинист был прав. Моя голова уже переставала соображать, и мне требовался отдых. Мы и так хорошо поговорили… Но что-то в разговоре этом было неправильным. Как мы могли так спокойно обо всем этом говорить? Или же спокойствие было лишь видимым, и нам вовсе не наплевать на судьбу нашей дружбы? Все потом… Вопросы, ответы… Все потом.
Вагон был ржавым лишь снаружи. Внутри кто-то старательно оттер ржавчину, поэтому все выглядело уж если не новым, то уж не старым точно. Но не уютным. Мрачное, серое место с кучей коек. Однако, на сне это никак не должно было отразиться.
Видик с Гитаристом давно уже сопели в обе ноздри. Оба пробурчали что-то неразборчивое и тут же засопели снова. Я на тихо прокрался мимо них к дальней койке и улегся на нее. Но спать я еще не собирался. Я, положив возле стены рюкзак, достал стопку бумаги, которая являлась теми самыми документами, что Гитарист рвался уничтожить.
