— Так точно! В комплекте. Как приказали! — заверещал тенорком сопровождающий. Тут у него и вид и манера говорить, я со злорадством это отметил, были не такие, как с нами.
— Сделал дело — гуляй смело! — добродушно бросил Белый Леша.
— Слушаюсь! — торопливо подхватил тот. — Обратно когда?
— Когда — скажем. Катись отсюдова…
Придурка как водой смыло. А Белый Леша долил в кружку водки, собрался пить, но отложил, крикнул кому-то:
— Так сколько ждать?
Из-за перегородки объявились еще двое, оба, как Леша, без мундиров: один в синей майке, а другой полуголый, с волосатой грудью.
Этих я про себя сразу прозвал Синим и Волосатиком. Они тоже были на взводе.
Не обращая на нас с Шабаном внимания, они шагнули к девочкам, стали медленно вытеснять их в соседнее помещение. Все молча, без слов. Но девочки, кажется, привыкли к такому обхождению. Они покорно отступили в коридор и исчезли за перегородкой.
Мы продолжали стоять за спиной Белого Леши, глядя, как он отхлебывает из кружки, наклоняя стриженую голову к столу. Но что-то, видать, его осенило. Он поднялся с места, и мы увидели, что у него вместо ноги протез. А может, просто деревяшка, скрытая брючиной. Он постучал кружкой по деревяшке и крикнул:
— Симуков! Верни Зойку!
— Зачем? — спросили игриво из-за перегородки.
— Она мне нужна!
— Она всем нужна, — сказал невидимый Симуков.
— Хватит вам и Милки, — сказал Леша Белый властно. Стало понятно, что он тут главный.
— А если не хватит? — неуверенно возразили из-за стенки и вдруг заорали в два голоса:
Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака,
С колокольни х… машем, разгоняем обла-а-ка!
— Вот именно! — подтвердил Леша Белый. — Больше ничего и не умеете… — И закричал так, что эхо отдалось в конце вагона: — Зой-ка! Наплюй на них и топай, маршируй сюда!
Не сразу объявилась Зойка. Рубашечка на ней была расстегнута, и можно было увидеть белые полусферы грудей. Проплыла уточкой мимо нас, только косой вильнула, даже не повернула головы. А мы с Шабаном на ее распахнутую грудь уставились. Не могли оторвать глаз.
Не знаю, как Шабану, а мне вдруг подумалось, что мы тут прямо как в театре. Перед нами пьют, ходят, гуляют… На нас вообще ноль внимания — фунт презрения, будто мы не существуем. А нам так даже интересней: цельный спектакль после стольких месяцев прозябания в вагончике. Еще было бы интересней, если бы не опасались, что нам тут приготовлена похожая роль.
А Леша Белый посадил Зойку к себе на колени и, придерживая за поясницу, стал совать ей в губы кружку. Она молча отворачивалась — водка лилась ей на грудь, на пол, — но с чужих колен не слезла. За стеной громко гоготали мужчины и повизгивала Мила. То ли плакала, то ли смеялась.
