— А с подчиненными как?
— Поживете, поработаете — сами увидите. Если старание проявите — приживетесь, а нет — в лагерь может отправить.
— Придется постараться.
— А здесь работа не деликатная — руки кровью марать придется.
Дубровский насторожился.
— Что вы имеете в виду?
— Не прикидывайтесь. Не с девками же он с вашей помощью беседовать собирается. С ними он сам общий язык находит. В этом деле руки красноречивее слов бывают. А вот на допросах… Там не только языком, мускулами тоже работать надо, — многозначительно произнес Потемкин и после недолгой паузы добавил: — А люди кричат, да что там говорить, некоторые просто воют от боли.
— А если я откажусь?
— Попробуй откажись. Значит, кишка тонка. Такие Рунцхаймеру не нужны. Здесь таких не держат.
В сенях послышался топот, в дверь постучали.
Потемкин поднялся с кровати, крикнул, чтобы входили, и, подойдя к лампе, прибавил света. В дверях показался пожилой немецкий солдат. Переводя взгляд с Потемкина на Дубровского, он несколько замешкался, но потом решился и доложил Потемкину, что кровать и постель доставлены.
— Хорошо, побыстрее заносите в комнату! — распорядился тот. — Но сначала передвиньте этот шкаф.
Дубровский встал, шагнул к шкафу, намереваясь помочь, но Потемкин жестом остановил его:
— Нет-нет! Не надо. Сами справятся.
Солдат приоткрыл дверь, окликнул второго. Вдвоем они передвинули шкаф, внесли кровать и, поставив ее у стены, аккуратно застелили постель на соломенном тюфяке.
— Спасибо! — поблагодарил их Дубровский.
— Пожалуйста? Пожалуйста! — вразнобой ответили они, удаляясь из комнаты.
Когда их шаги окончательно стихли, Дубровский, как бы раздумывая вслух, негромко проговорил:
— Никогда не видел, чтобы немецкий солдат ухаживал за русским переводчиком.
— Привыкайте, господин Дубровский. В нашей команде свои порядки.
— Не вонимаю! Разве немцы уже не господа?
— Эти двое на время выбыли из господского сословия. Они арестованы за какой-то воинский проступок и предстанут перед судом. От нас зависит их дальнейшая судьба…
— Господин Алеке, не слишком ли много мы на себя берем?
— Нет, нет. Вы не совсем точно меня поняли. Их судьба зависит не от нас с вами, а от группы тайной полевой полиции, в которой мы с вами служим. От фельдполицайсекретаря Рунцхаймера, от фельдфебеля-следователя.
— Неужели у Рунцхаймера такие полномочия? Ведь по армейским понятиям он всего-навсего лейтенант.
— Этого лейтенанта побаиваются армейские генералы. Ему предоставлено право самолично выносить смертные приговоры. Конечно, к генералам и офицерам германской армии это не относится. Но проступки рядовых великой Германии Рунцхаймер разбирает сам и волен пресекать их по своему усмотрению, вплоть до расстрела. По делам же местного населения и говорить не приходится. Он и царь, он и бог. Хочет — казнит, хочет — милует.
