В тексте, перепечатанном им для Евгения Эмильевича, самое вопиющее попросту отсутствовало.
Обидеть поэта уже невозможно, а потому он выбросил все, что касалось его жены.
Каково было бы ей читать такое:
«Он повел меня к своей жене (они жили на Морской); она мне понравилась, и с ними я проводила свои досуги. Она была очень некрасива, туберкулезного вида, с желтыми прямыми волосами и ногами, как у таксы. Но она была так умна, так жизнерадостна, у нее было столько вкуса, она так хорошо помогала своему мужу, делая всю черновую работу для его переводов. Мы с ней настолько подружились: я - доверчиво и откровенно, она - как старшая, покровительственно и нежно. иногда я оставалась у них ночевать, причем Осипа отправляли спать в гостиную, а я укладывалась спать с Надюшей в одной постели под теплым гарусовым одеялом. Она оказалась немножко лесбиянкой и пыталась меня совратить на этот путь. Но я еще была одинаково холодна как к мужским, так и к женским ласкам. Все было бы очень мило, если бы между супругами не появились тени. Он, еще больше, чем она, начал увлекаться мною».
Не так-то просто что-либо утаить от Надежды Яковлевны. Каким-то шестым чувством вдова угадывала пропущенное. За свою долгую жизнь она научилась читать между строк.
Больше всего ее мучили два обстоятельства. Сколько она ни старалась, ей не удавалось их примирить между собой.
Не скрывают ли от нее что-то слишком непереносимое? А если это так, то каково ей будет жить с этим знанием?
Она долго колебалась и не могла взять нужный тон. То запрещала себе говорить лишнее, а то становилась чересчур откровенной.
16 марта 1967 года, как бы опомнившись, она писала Екатерине Константиновне Лифшиц: «…не говори об этом письме Евгению Эмильевичу»
6.
И все-таки чаще всего сдержать себя не удавалось. Когда начинают оживать воспоминания, то остановить их уже нельзя.
«У меня есть сильное подозрение, - писала Надежда Яковлевна, - что это сочиняла не она, а ее мать по дневникам.
Евг. Эм. мне показывал об О.М. Там явное раздражение, а кое-что брехня. Не брехня то, что мы тогда едва не развелись и что О.М. был сильно увлечен…
При последнем объяснении я была - по телефону. Она плакала. О.М. поступил с ней по-свински».
Есть и еще странности:
«Если Евг. Эм. показал мне все, то можно это игнорировать. Но он рассказывал совсем иначе (не сказал? или не знал? что-то скрыл?). Показывал он кусок до прихода через три года к нам и все. Вот тут-то что-то может быть (если судить по рассказу Евг. Эм.)».
