Для читателя Мандельштама в этом нет ничего странного - в стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала?..» в центре тоже оказались брови.
Можно сказать, мы их узнали. Это они, «твердые ласточки круглых бровей», пусть и не названные поэтом, но уже готовые отправиться в путь…
И еще Мандельштам дважды упомянул ее рот. В страшное утро 26 октября 1932 года именно он стал точкой боли можно представить, «как дрожала губ малина…», «она открывала свой маленький рот…».
Глава пятая. Смерть Бозио
Появление Бозио
Первое посвящение Лютику это, возможно, единственные любовные стихи, начинающиеся словами о смерти.
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница…
Во втором посвящении эти предчувствия объясняются. Делается это не прямо, а через отсылку к стихотворению «Чуть мерцает призрачная сцена…»
Совпадений, действительно, много.
«Черным табором стоят кареты…» перекликается с «Я буду метаться по табору улицы темной…»; «Розу кутают в меха…» вызывает в памяти «За веткой черемухи в черной рессорной карете…»; «Медной пестряди кружки и мошки \ Театральный легкий жар..» - «А жизнь проплывет театрального капора пеной…»
5
Конечно, эти пересечения есть не что иное, как подсказки.
Скорее всего, Осипу Эмильевичу представлялось, что Лютик не та, за кого себя выдает.
Подобно обитателям квартиры 34, он тоже считал, что человек проживает несколько жизней.
Если Баруздина была жрицей египетской богини, то почему бы Лютику не быть Анджиолиной Бозио?
Это сейчас его подруга - человек с неопределенным статусом, а некогда все складывалось по-другому.
Известно, что в 1858 году итальянская актриса приезжала в Петербург на гастроли, произвела фурор своим пением, простудилась и умерла.
Похоронена здесь же, по месту скоротечной болезни, на Римско-католическом кладбище.
«Чуть мерцает призрачная сцена…» как раз Бозио и посвящено.
А стихотворение «Из табора улицы темной…» обращено к Лютику.
В нем Лютик проживает жизнь Бозио.
Поэт пытается угнаться за ее каретой, поймать легкий профиль, тень на стекле, но почему-то все время отстает.
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью, нет с муравьиной кислинкой…
«Свое» и « чужое»
Известие о гибели Лютика подтверждало, что «поэзия есть сознание своей правоты».
Вот почему, думая о ней, он каждый раз вспоминал Италию.
В стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала?..» промелькнуло слово «итальянясь».
В радиопьесе «Молодость Гете» поэт предложил читателю что-то вроде шарады:
