Настроение у Олегова было приподнятое, он чувствовал себя свободным человеком на перекрестке-куда хочу, туда и пойду.
… А между тем, он уже давно не шел, а ехал, причем в трамвае, в том смысле, что рельсы его судьбы были уже с железной неизбежностью проложены, вот только из-за обилия поворотов невозможно было предугадать маршрут, на котором ему еще предстояло увидеть и кокосовые пальмы и слонов…
Днем хотелось пить, ночью хотелось женщину, и все время хотелось в Союз. Это были константы, постоянные составляющие для всех. Найденову еще хотелось получить орден.
Батальон воевал мало, шансы на подвиг были мизерные. Оставалась одна надежда — тащить до посинения лямку службы, пока, наконец, комбат не скажет: «Ладно, пиши на себя наградной…»
Однако на пути к ордену лежало много подводных камней, один из них — храпел на соседней кровати. Разгульное поведение Олегова в последнее время комбат ставил в вину Найденову.
— В одной комнате живете, к тому же по должности должны взяться за него…
— Так ведь и по должности, и по званию мы наравне?!
— Ничего не знаю, — раздражался комбат, — вас в политучилище учили, что нужно делать: заслушайте на партсобрании, объявите выговор…
Найденов уныло слушал и вспоминал, как в Новосибирском политучилище на третьем курсе они на партсобрании взвода привлекли к партответственности Сашу Ситникова за то, что тот признался взводному лейтенанту Комкову о ночной пьянке взвода в казарме.
— А если не можете удержать, так следите за тем, чтобы он лишнего не пил.
— Если б он со мной пил…
— А это только вам минус, — ехидничал комбат, — участвуйте, с участием замполита пьянка превращается в политическое мероприятие.
Входная дверь вдруг скрипнула, открываясь, тусклая лампа дежурного освещения в коридоре высветила коренастую фигуру и рыжеватые усики старшего лейтенанта Бабенкова, командира взвода соседней роты, размещавшейся этажом выше. Несмотря на конопатую физиономию и светлые волосы, Бабенков утверждал, что он кореец, в доказательство чего порой потчевал друзей то черепаховым супом, то запеченным в углях дикобразом, то, что было ужаснее всего, жарким из собак, бегавших по полку.
— Мишуня, вставай, нам пора, — ласково потряс Бабенков плечо Олегова.
Мишуня что-то промычал в ответ, но не проснулся.
— Ну-ка вставай, завтра обижаться будешь, — более решительно встряхнул его Бабенков.
— Завтра мне в патруль, — пробормотал Олегов.
— То завтра, а сейчас — в другое место.
