— Я выросла с пуштунскими девочками, играла с ними, но совей они меня не считали. А Россия — это только дед и язык, которому он меня научил. Если дед умрет, я стану вообще ничья… Не надо было меня выкупать, женщине плохо никому не принадлежать…
Гаури захотелось плакать, она вдруг поняла, какой бедой грозит ей нелепая доброта этого парня. От жалости к себе уже готовы были проступить слезы, как вдруг он спросил:
— Хочешь принадлежать Маскуду?
Она вспомнила щетину черных волос на груди и спине Маскуда, как он требовал их гладить, и она гладила и мечтала о том, что хорошо бы поднести к этой шерсти зажигалку, чтобы огонек, весело потрескивая, разбежался по всей груди…
… Если чего-то очень хочешь, желание обязательно сбывается. Пройдет немного времени, и пронесутся над Кабулом слухи о том, что русские снимают с должности Бабрака Кармаля. Смена лидера — это смена команды. Маскуд окажется в толпе коммунистов, то есть членов НДПА, которые ворвутся во дворец, громко скандируя: «Да здравствует Бабрак! Шурави — домой! «Умрет Маскуд через три дня после этих событий, после того, как его живота коснется язычок пламени, вырывавшегося из паяльной лампы, и огоньки, весело потрескивая, разбегутся в разные стороны. Умрет он не от этого, от этого не умирают, просто раздуется и лопнет в самом тонком месте крохотный сосудик в головном мозге…
— Нет! — голос девушки дрогнул.
Если бы в этот момент Олегов спросил: «А кому? «, Гаури бы ответила: «Тебе…»
Однако он не спросил, а она не ответила. Вместо этого за дверью послышалось кряхтение, дверь распахнулась, и на пороге появился дед Платон с чайником и балалайкой.
— Ну-ка, Горяша, давай гостя чаем поить. Без чая у нас в Азиях никакой беседы быть не может, — улыбаясь, прошепелявил дед и подмигнул Олегову.
Гаури вскочила со своего места, перехватила из рук деда чайник с кипятком, наклонилась к его уху и что-то сердито шепнула. Дед насупился, махнул рукой, досадуя на что-то, и уселся рядом с Олеговым.
— Ладно, поручик, пока Горяша накрывает, ты хотя бы рассказал, кто ты, откуда. А то по-русски я только с таким старичьем, как я, и могу поговорить.
— И что, много в Кабуле таких, как вы, служивших до гражданской?
— Теперь-то почти ничего, а еще лет двадцать назад, как соберемся в «Питере» , так мы свой трактирчик называли, да за чайком и вспомним, и споем… А скажи, правда, что Буденного кто-то из наших…?
— Знаешь, дед, я не интересовался. Слышал, что кто-то в окно из обреза шарахнул, — пожал плечами Олегов.
