Эльвира, стоявшая до сих пор молча и неподвижно, как статуя,
вдруг поворачивается, подбирает юбку и решительно устремляется
прочь.
Куда же ты? Я не хотел тебя пугать... Ага, а вот и ваша дочка. (Останавливается перед фотографией.) Ты похожа немного на мать. Глаза, как у серны. Может быть, она теперь плачет от гнева, твоя мать, - я напомнил ей о вещах, о которых тебе вовсе не следует знать, умнее от этого не станешь, а главное - жизнь коротка, вот в чем вся штука. (Оглядывается кругом.) А, книги... (Берет одну из них в руки.) Когда-нибудь, не знаю только когда, я все вас прочту, о вы, чудесные соты, со следами воска на страницах, на которых оседает разум столетий.
Появляется барон; он явно озадачен появлением своего гостя,
который, ничуть не смущаясь, продолжает листать книгу.
Барон. Желаю здравствовать.
Пелегрин. И вам того же... Ваша милость тоже, по-видимому, любитель гравюр? У вас прелестное собрание.
Барон. Жена появится сию минуту.
Пелегрин. Вы думаете?
Барон. Мне сказали, что вы уже около недели в нашем доме, вас задержал снег.
Пелегрин. И снег тоже.
Барон. У нас редко бывает столько снега.
Пелегрин. Когда-то и я собирал... индейские головы, в Америке. Черт знает, как им это удается, но величиной они вот такие - с кулак, натуральные человеческие головы. Мертвые, конечно. Но безупречной сохранности - мясо, кожа, глаза, волосы, даже черты лица - только в уменьшенном размере. На ферме, где я тогда работал, у меня был целый набор таких голов, их можно было держать в руке, как клубни картофеля. Но однажды меня разозлили женщины, и я покидал в них все головы, так что ни одной не осталось. (Смеется.) Почему вы так смотрите на меня?
Барон. Мне кажется, мы уже где-то виделись...
Пелегрин. Правда?
Барон. Не знаю, помните ли вы меня...
Входит слуга.
Слуга. Ее милость просят ее извинить. У нее мигрень, она говорит, или что-то с желудком.
Барон. Спасибо.
Слуга уходит.
Сядем!
Пелегрин. Мне кажется, это было на Санта Крусе... Спасибо... Это было на Санта Крусе, в том проклятом кабачке, где у меня украли серебряный амулет!
Барон. Кто, я?
Пелегрин. Негры! Помните негра, который продавал устрицы? Я и сейчас утверждаю, что они воняли... Спасибо... Я ждал вас тогда на нашем корабле, вы ведь сказали, что поедете с нами? Корабль с красным вымпелом, помните?
Барон. Отлично помню.
Пелегрин. "Виола".
Барон. "Виола"?!
Пелегрин. Да, попутешествовали мы тогда! Под Мадагаскаром нас взяли французы и нацепили наручники. Девять недель мы сидели в тюрьме и грызли ногти, жрали плесень на стенах! К счастью, я заболел, остальных сослали на галеры. Ведь мы пираты! Меня должны были послать вслед за ними, но сначала отвезли в госпиталь. Больничная сестра дала мне свою кровь... Да, она закатала белый рукав, села и дала мне свою кровь. Потом я спрыгнул с мола и поплыл. Понимаете, я все плыл и плыл, а во мне была кровь той сестры, была лунная ночь, на рейде стояло голландское грузовое судно, и я уже слышал, как на нем поднимали якорь. Но простите.
