Эйприл кружилась по комнате в каком-то замысловатом танце. Я бы охотно составил ей компанию, но не нашел выключателя, чтобы остановить раскачивающийся пол. Какое-то время я следил за ней.
Потом она зашаталась и, лишь схватившись за край стола, смогла удержаться на ногах.
– Эй, вы, болван! – выкрикнула она.
– Это вы ко мне так обращаетесь? – спросил я.
– К кому же еще? Разве вы не хотели провести эксперимент?
– Вы имеете в виду, что я должен лечь с вами в постель? – спросил я с надеждой.
– Идите к черту! – со злостью бросила она. – Я говорю о воссоз… возос… Да вы сами знаете, что мы должны были сделать…
– А когда мы все-таки займемся любовью? – упрямо твердил я.
Мускат перестал играть и уставился на меня.
– В чем дело? – спросил он. – Вы собирались говорить об убийстве. – Даже пьяный Мускат об этом помнит.
– Вот как? – удивился я. – Значит, я здесь один трезвый человек?
Я встал, и это было моей ошибкой. Пол стремительно ринулся мне навстречу и ударил меня по носу. Я с трудом приподнялся и пробормотал:
– Уберите от меня эту проклятую вещь.
Но на мои слова никто не обратил внимания. Мускат играл на трубе, а Эйприл танцевала.
– Слушайте! – снова крикнул я.
Музыка смолкла, и наступившая вслед за этим тишина была почти невыносимой.
– Это уже лучше! – продолжал я. – О’кей! Мы начинаем. – Я показал пальцем на Эйприл. – Вы теперь Элен, не забыли?
– Хорошо, – прошептала она.
– А вы, Мускат, продолжайте играть. Только не забывайте, что все это было вчера.
– Да, мы возвращаемся во вчерашний вечер, – повторил он и поднес трубу к губам.
– Мы на яхте, – говорил я. – А точнее, в рубке. Здесь побывало множество людей, но все они ушли, кроме Элен Фицрой!
Я сделал знак Эйприл, и она села на пол перед Мускатом.
– Мой милый Мускат, – нежно проворковала она.
– Хэлло, Элен! – Трубач взмахнул рукой и продолжал играть дальше.
Я внимательно слушал мелодию блюза. Мне показалось, что некоторые такты я узнал, потом началась импровизация.
Допив свою рюмку, я осторожно, стараясь не потерять равновесия, соскользнул за спину Муската, вытянул указательный палец и крикнул изо всех сил:
– Пух-х!
Музыкант даже и ухом не повел. Он продолжал играть начатую вещь. Эйприл упала на пол, ее юбка задралась. На мгновение Мускат умолк, что меня отнюдь не удивило, ибо поза Эйприл заставила бы замолчать и целый симфонический оркестр. А потом зазвучала заупокойная мелодия «Разве он не шевельнулся?».
– О’кей! – сказал я, покачав головой. – Наверное, так и было.
