опять попал. Это что за хрянь, Санин?!
Хлопнула дверь, а Николаю показалось, взорвалась фугаска и, он невольно пригнул
голову.
— Товарищ полковник! — вскочил и вытянулся майор.
— Сиди! — отрезал вошедший и встал перед Саниным. Тот видел лишь звезду на
бляхе ремня — голову не мог поднять.
— Вот что, Валерий Иванович, выйди, — приказал полковник.
— Так… не положено.
— Выйди, сказал! — голос прозвучал настолько жестко, что Николай заподозрил,
что его сейчас без суда и следствия, прямо в этом кабинете обшарпанном и
расстреляют.
Майор нехотя вышел, а полковник вдруг схватил лейтенанта за грудки и впечатал в
стену, так что у мужчины в голове помутилось. Тряхнул волосами, уставился на
полковника. И замер.
— Ну, здравствуй, лейтенант, — процедил тот зло.
Кого, кого, а Бангу Николай увидеть не предполагал. Ко всему ему только Лениного
дяди не хватало.
— Вышел, да? А Лена где, дружок твой? Где я тебя спрашиваю?! — рявкнул, вновь
встряхнув и впечатав мужчину в стену. Тот лишь зубы сжал, белея скулами, взгляд
в сторону.
— Я тебя спрашиваю, мальчишка!
Ему минут пять понадобилось, чтобы выговорить:
— Погибла.
Тишина повисла.
Полковник медленно отпустил мужчину и тот стек по стене на пол. Свесил голову,
стеклянными глазами глядя перед собой: виноват… И не только в том, в чем винят.
В сердце она у него — живая, и в том он виноват, что ни сил, ни желания ее
забыть нет. В том, что она за те дни частью его стала, в том, за смерть ее ему
век не отмыться и никогда себя не простить. В том, что жить и дышать после
нормально не может и, словно умер с ней, там, и там же остался.
Как такое случилось, почему — тоже виноват — нет у него ответа.
Только одно знает и в том, наверное, опять виноват — дышать ему без нее трудно…
Артур подошел к распахнутому окну, закурил, глядя во двор.
— Дааа… Как же так?…
Докурил молча, от окурка вторую папиросу прикурил, развернулся к мужчине:
— Повезло тебе, что я тебя под конвоем увидел, а то загремел бы в штрафбат! —
сказал с каким-то злорадством, а может просто злостью. Естественной. Только не
больше чем Коля сам на себя зол, на войну гребанную, на гнид фашистских. И все
равно на штрафбат, на трибунал — только б дали еще раз в бой, чтобы еще хоть
одного гитлеровского выродка, хоть пристрелить, хоть придушить.
— В радведбат пойдешь.
Санин исподлобья уставился на полковника: в уме он? Каким Макаром отсюда Николая
забирать собрался?
— Пойдешь, сказал. Тебя страна столько лет учила, чтобы ты свою голову в тупую
