— А как же Моу Па? — спросил Конан, делая вид, что пытается выскользнуть из ее объятий.
Когда киммериец уходил с Тай Юэнем в горы, Силла заявила, что остается. Моу Па, юноша из свиты кайбона, не сводил с нее жадного взгляда, и она, похоже, принимала его обожание с благосклонностью.
— Я стосковалась по тебе. А Моу Па возьмет меня любой, — ответила Силла. — Неужели же тебе впервой соблазнять чужих жен?
Конан успел подумать, что за две луны несносная девчонка опять все перерешила, но тут Силла развела колени и обхватила его своими длинными ногами, и киммерийцу стало не до раздумий.
Много позже, когда ни у нее, ни у него, ни на что уже не было сил, они просто лежали и смотрели на половинку луны, просвечивающую сквозь циновку оконной занавески.
— Ну что, вылечил ты своего князя? — тихо спросила Силла.
— Мм, — отозвался Конан. Он уже засыпал.
— А Фейра такая славная… — продолжала девушка. — Мы с ней просто подружились. И совсем не гордячка… И мальчишка их… — Она задумчиво положила ладонь на живот, словно прислушиваясь к себе. Моу Па на самом деле мало интересовал ее, хотя внимание юноши и льстило Силле. Но гораздо больше заботило ее маленькое существо, живущее в ней вот уже четвертую луну. Ради него она оставалась, ради него брала ему отца, а себе мужа. Все то время, что Конан странствовал с князем, ее буквально разрывало надвое от желания обладать ими обоими — и синеглазым варваром, и его ребенком. Но теперь, лежа головой у него на плече, она успокоилась и поняла, что так и должно быть: мужчинам — дороги и опасности, а женщинам — очаг и дети.
Конан вдруг открыл глаза.
— Так ты остаешься или передумала? — спросил он.
— Остаюсь, — ответила она, прижимаясь к нему. И поспешно добавила, чтобы не сказать другого: — Фейра так просит. Мы с ней все-таки землячки.
— Ну и оставайся, — хмыкнул Конан. — За чем же дело стало?
— Н-ну… — кокетливо сказала она, — ты же мой хозяин. Как я могу… сама? — И вдруг добавила совсем другим тоном: — Я сделаю так, как решишь ты. Я хочу, чтобы решил ты.
Силла была выиграна Конаном в кости на постоялом дворе Аграпура и потому считала себя его собственностью. Конану волей-неволей пришлось взять на себя заботу об этой своенравной девчонке, но всю жизнь таскать ее за собой он вовсе не собирался. В первый миг, узнав, что девчонка ему изменила, он почувствовал что-то вроде ревности, но шестьдесят дней, проведенные в горах со старым другом, отодвинули все это куда-то назад, и теперь он думал о возможной парочке и о том, что сам наконец свободен, скорее с облегчением.
