− Ну вас, Малюта Максимович! Умеете, однако, пожелать молодому поколению приятного аппетита.
— Малюта, — догнал их запыхавшийся Виктор Казан, давний приятель Скураша, работающий в Управлении внутренней политики, — давай быстрее ко мне в кабинет, фэсэошники шепнули — через пару минут по телевидению выступит президент с важным сообщением.
До кабинета они не добежали, остановились в одном из холлов, где у телевизора с горящими любопытством глазами толкался, как на пожаре, служивый народ.
Из белёсой, почти живой мути экрана, выплыло бесформенное лицо больного человека. Он полусидел за каким-то столом. Невидящие глаза бессмысленно смотрели в камеру, казалось, он не понимает, зачем его посадили за этот стол и что ему необходимо делать. Вдруг, словно очнувшись, он начал скрипящим, срывающимся голосом нести какую-то околесицу про двух генералов, которые, «что один, понимаешь ли, что другой», а потом, запнувшись на полуслове, вывел свою подпись под коротким указом об отстранении Плавского от занимаемой должности Секретаря Совета национальной стабильности страны.
Тишина, на некоторое время воцарившаяся вокруг телевизора, раскололась разноголосьем. Каждый принялся по-своему комментировать увиденное.
Скурашу было неловко, казалось, что все смотрят на него и ехидно ухмыляются. Словно предполагая, что ему, как Петру в ту страшную ночь в Гефсиманском саду, очень хочется втянуть в себя голову и немедленно отречься от человека, на которого только что указали с экрана.
Стараясь сохранять спокойствие, он всё же пошёл в столовую. Есть не хотелось. Взяв дежурные блюда, он уселся за свой обычный столик.
Инга о чём-то беззаботно щебетала с товарками, усердно налегая на десерт. Малюты для неё уже не существовало.
Скурашу стало весело. Было трудно представить, что эта сидящая напротив чужая женщина ещё совсем недавно будила в нём какие-то чувства.
— Вы не откажите старику? — проскрипел рядом знакомый голос, и о стол звякнул поднос.
— Что вы, Иван Данилович, — здороваясь и почему-то краснея, произнёс Малюта.
— Эх, вон оно как обернулось. Что ж поделаешь, на Старой площади паркеты будут поковарнее льда. Поскользнуться и сломать себе шею можно в два счёта. Выше нос, молодой человек, вы со своим прилежанием и внутренним чутьём, я уверен, не пропадёте. Жалко, конечно, что наши дорожки не срослись, очень жалко. Ну да ничего. У вас сейчас, правда, наступает самая коварная для служивого человека пора. Ой, здесь ухо надо держать востро! Межлизень, он пострашнее пресловутой китайской поры перемен будет…
