Повести | страница 121
Из всего старшего курса хорошо умел танцевать только один Горчаков.
— Это непростительно, — сказал Егор Антонович, — я не желаю готовить вас к обращению с одними книгами да бумагами. Лицейские должны быть людьми и образованными, и разумеющими светское обхождение. Танцы, разумные беседы, посещение почтенных семейств — всё это обязательно! Следует с честью носить мундир лицейский!
Лицейские изучали новомодный танец мазурку, недавно завезённый из Польши гусарами. Лучше всех танцевал мазурку Пушкин, хуже всех Кюхельбекер. Пущин танцевал не худо, но без всякого интереса.
— Раньше толковали о гражданском воспитании, а теперь делают из нас светских любезников, — сказал он Дельвигу.
— Энгельгардт возвышенного не понимает, — отвечал Дельвиг. — Но человек он порядочный, да с ним весело!
С Егором Антоновичем и впрямь было весело. Он завёл катанье на тройках.
Жанно на всю жизнь запомнил это зимнее катанье по широким дорогам, между двумя стенами елового бора. Тройки неслись, как пушечные ядра, мимо вытянутых по линейке просек в густом лесу. Снег бил в лицо из-под копыт, ямщики покрикивали. Навстречу ветру, морозу, розовому январскому солнцу летели сани с лицейскими, закутанными в тёплые полушубки. Хоровые песни неслись вместе с санями в синем воздухе. Мужики на перекрёстках снимали шапки и кланялись.
Пили чай в сторожках лесничих, играли на гитаре, плясали и читали стихи. Под конец Энгельгардт возглашал: «Домой и да здравствует Лицей!» И с криками «ура!» поезд саней с той же скоростью возвращался в притаившееся под серебряным снегом Царское Село.
В Царском Селе лицеисты посещали знакомые дома. На этих вечеринках раздолье было Яковлеву с его песенками под гитару. Стихов не читали, зато разыгрывали в лицах французские шарады. Брали слово «пуассон» — «рыба» — и раскладывали его на два слова — «пуа» (вес) и «сон» (звук). «Вес» изображал самый грузный лицеист Броглио, да ещё обложенный подушками. Он играл древнегреческого бога виноделия Диониса. Являлся он на сцену-с шестом, обвитым виноградной лозой, делал вид, будто опьянел, и тяжело падал на подпиленную скамью, которая под ним подламывалась. Во второй картине гасили свет, и Яковлев, сидя за диваном, щипал гитару — это был «звук». Целое было похоже на балет и изображалось девицами, одетыми под рыбок. Они скользили под звуки фортепьяно.
— Я уже понял, — шептал Матюшкин Дельвигу, — это «пуассон» — «рыба».
— А я с самого начала знал, — презрительно отвечал Дельвиг.
