— Судья Каннингем говорит, что сцена снабжена множеством приспособлений — даже какими-то сложно устроенными люками.
— Как же он прав!
— Значит, это так?
— Конечно. Смотрите сюда! — Мистер Планкетт сделал жест своей шпагой. — Авансцена бетонирована, а остальная часть сцепы — нет. Эдам Кейли планировал, чтобы во время перерыва между сезонами его собственной труппы здесь давались представления других артистов. В те дни в театре часто выступали фокусники. Тут есть несколько люков — включая одни с этой стороны кулис, неподалеку от нас, — которыми можно пользоваться без посторонней помощи. Достаточно лишь нажать кнопку. Вы поднимаетесь на сцену, становитесь на люк и проваливаетесь вниз. Нужно только убедиться, что никто другой не встанет на крышку в неподходящий момент. В пьесах Шекспира такое не требуется, верно? Ладно, к черту люки и прочие хитроумные приспособления! Что мне Гекуба и что я Гекубе?[89] Вы слышали, как наша патронесса изрекала сентенции перед поднятием занавеса?
Из полумрака выплыла толстая добродушная женщина, чьи щеки сверкали румянцем под высокой прической кормилицы Джульетты. Бэрри Планкетт повернулся к ней.
— Филип Нокс, — представил он своего собеседника. — А это Кейт Хэмилтон, которая работала в старой Уэстчестерской труппе тридцать семь лет назад. Слышали нашу патронессу, Кейт?
— Еще как слышала! — воскликнула Кормилица. — Наглости этой женщине не занимать! «Некогда я пользовалась той репутацией в профессии, к которой вы так стремитесь!» Как вам это нравится — к которой мы стремимся?
— Она хоть и стерва, но талантливая, — промолвил мистер Планкетт. — И нам следует быть благодарными, что на сей раз никто не собирается умирать на сцене… Минутку, Нокс, старина! Вы говорили о судье Каннингеме, верно? Вот он собственной персоной. А кто это с ним?
— Лейтенант Спинелли, которого я упоминал, — пояснил Нокс. — И выражение его лица означает новую серию вопросов. Поэтому я ухожу.
— Нам тоже нужно идти, — заявил Бэрри Планкетт. — Во всяком случае, мне и многим другим. По местам, вы, жалкие скоморохи! Если Тибальт не сможет толком пырнуть меня кинжалом, а Ромео — быстро разделаться с Тибальтом, то будь я проклят, если не вырвусь из рук Бенволио и сам не прикончу обоих!
Филип Нокс подбежал к железной двери, вышел в зал, где уже гаснул свет, и стал подниматься по боковому проходу.
Он все еще продолжал беспокоиться. В третьем акте было много фехтования; Меркуцио должны были унести за кулисы, где ему предстояло умереть; Ромео должен был убить Тибальта. Зловещие признаки уже ощущались на веронской улице.
