— Ну что ж, — удовлетворенно вздохнул чародей, — значит, вместо тренировки в черном колдовстве мне придется похвалить вас.
— Что вы, магистр Аваддон, — расплылся Кальконис счастливой улыбкой, я ведь не ради награды…
— Неужели?! — поднял брови Аваддон. — А ради чего?
У Калькониса было на раздумье всего несколько мгновений, а потом либо в лужу навозную, либо…
— Я это сделал только из безграничной к вам преданности и еще более безграничного уважения! — выпалил Кальконис и замер с закрытыми глазами: что же сейчас последует?
— Вот как? — Аваддон слегка промокнул губы салфеткой из тончайшего шелка и встал из-за стола.
Кальконис, затаив дыхание, прислушивался к тому, как шаги Аваддона приближаются к нему… приближаются… а вот и замерли возле него. Сэр Лионель успел уловить слабый запах дорогой ароматической воды, привезенной чародеем с далекой родины, а потом холодные пальцы Аваддона опустились на плечо философа, дрожащего как осенний лист.
— Нервы у вас не в порядке, — сказал магистр тоном заботливого друга. — Что же касается моего поручения, то… вы просто молодец!
Вздох облегчения вырвался из груди Калькониса: какое счастье привалило неутомимому искателю сладкозвучной рифмы — сегодня он сможет поспать в настоящей постели, а не плескаться гигантской лужей, богатой органическими удобрениями!
— Готов и впредь служить вам столь же ревностно! — Кальконис так и сочился безграничной преданностью правому делу своего господина.
Аваддон с непонятной улыбкой на лице опустился в кресло, услужливо пододвинутое для него Кальконисом, и поманил его пальцем:
— И чем закончилась ваша вторая встреча с кузнецом? — спросил он негромко, когда лицо Калькониса склонилось к самому его уху.
— Я сказал, что на утренней заре буду ждать его в условленном месте, зашептал сэр Лионель, дыша запахом чеснока на чародея, поморщившегося от такого аромата.
— А он?
— Кузнец радовался, что дите малое, — веселился Кальконис, — и все пытался меня под белые ручки взять да проводить до дороги!
Аваддон слегка отодвинулся от напиравшего на него в целях конспирации Калькониса и сказал:
— Планы меняются. Мы сделаем иначе…
… Скрип половиц Кальконис услышал сразу: в последние дни он научился спать вполуха. Аваддон не повторял своих слов дважды. Когда он звал Лионеля посреди ночи — горе, если философ опаздывал. Вот и сейчас, услышав непонятный скрип, Кальконис соскочил со своей кровати (он спал в комнате, примыкавшей к спальне Аваддона) и, еще не успев открыть глаз, уже стоял возле двери. Заглянул в щель, прислушался — до него долетало лишь тонкое посапывание чародея. Аваддон спал сном младенца, чего нельзя было сказать о Кальконисе. Сэр Лионель прислушался еще раз, теперь обратив внимание в сторону второй двери, выходившей в коридор. Там определенно что-то происходило: шуршание, слабый шепот, непонятное поскрипывание. Кальконис насторожился — обеспамятевшие гриди, стоявшие на страже на каждом этаже терема, не могли так шуметь, потому что передвигались совершенно бесшумно, словно бестелесные тени (что было недалеко от истины). Девки, убиравшие комнаты, двигались так же бесшумно, отчего любвеобильный Кальконис не воспринимал их, как создания женского рода — скорее как одушевленные тряпки для уборки грязных полов. Поэтому звуки показались ему подозрительными. Он осторожно приблизился к двери и приложил ухо к дубовым резным доскам. Шорох сразу стих, словно там тоже кто-то вслушивался в темноту. Кальконис подождал некоторое время — шорох не возобновился. Тогда он, уверенный, что это мыши (все коты по непонятной причине покинули княжеский двор после трагедии с Годомыслом), открыл дверь. Пламя свечи, стоявшей за его спиной на ночном столике, осветило небольшую часть коридора. Сэр Лионель собрался распахнуть дверь настежь и…
