Из письма доктора Альбрехта Шмидта, директора Института по изучению нарушений психики, доктору Гольдштейну:
…После изучения работ других пациентов, очевидно, что все работы герра Шикльгрубера должны быть включены в экспозицию — в противном случае, идея выставки теряет смысл. Мне очень странно, что вы не видите, какого прогресса он достиг в масляной живописи, и я хотел бы поинтересоваться: относитесь ли вы к нему с тем уважением, которого он заслуживает…
Из записей доктора Йозефа Гольдштейна:
…Руди Вессель, репортер из Die Berliner Nachrichten попросил меня сегодня об интервью. Он хочет поговорить со мной об открывающейся выставке и художественной терапии. Признаться, я не очень этого хочу, но директор недвусмысленно дал мне понять, что вслед за моим отказом последует мое увольнение…
Служебная записка. От редактора отдела культуры газеты Die Berliner Nachrichten ответственному секретарю:
Франц! Я договорился на сегодня об интервью с Йозефом Гольдштейном, тем самым доктором из клиники, кто и затеял эту программу художественной терапии. Кстати, поскольку выставка открывается в этот четверг, то я, пожалуй, опишу и это, т.с., чтобы приправить статью.
Руди.
Из записей доктора Йозефа Гольдштейна:
…Я в полном замешательстве. То, что недавно случилось с герром Восом и доктором Шмидтом, произошло снова. Герр Вессель — в начале нашей беседы — был приятным и внимательным молодым человеком. Он объяснил мне, что обзор выставки моих пациентов, написанный обозревателем отдела культуры, явно выбивался из общего стиля журналиста, внезапно решившего, что герр Шикльгрубер — гений кисти. Он расспрашивал меня о художественной терапии и собственно о герре Шикльгрубере, о котором он знает, что это «Пациент С». Он заверил, что прекрасно понимает мое желание сохранить анонимность пациента, но попросил поподробнее рассказать о прошлом Шикльгрубера. Также он попросил разрешения посмотреть его работы (хотя упомянул, что собирается присутствовать на открытии выставки).
Изначально, его реакция при просмотре картин была похожа на мою: он был напряжен и взволнован. Но в дальнейшем его поведение изменилось. Как будто он увидел в этих картинах что-то, что его возбудило. Клянусь жизнью, я так и не понимаю, что он мог там увидеть. Он становился все более и более возбужденным, он переходил от одной картины к другой, бормоча что-то себе под нос. Казалось, он даже забыл, что я нахожусь с ним в одной комнате. Когда я, наконец, обратился к нему, он вздрогнул и сердито уставился на меня — как будто я забыл свое место. Он холодно попрощался со мной и быстро ушел…
