– Го-осподи-и! Тишина-то какая! – распевно сказала Люба, опускаясь на мягкий мох. – И нету никого. Будто мы с тобой одни на всем, белом свете.
Она сидела на подстеленном плаще и медленно разглаживала складки юбки.
– Садись, чего стоишь-то? В ногах правды нету. Она коротко всхохотнула странно чужим голосом, подвинулась на плаще, освобождая ему место.
Костя присел рядом.
Рукой он случайно дотронулся до ее руки. Люба осторожно и ласково, как ребенку, погладила ему больные пальцы. Прикосновения эти были приятны.
– Пальчики мои бедненькие, – тихо сказала она. – Жалкий ты мой!
Костя поднял голову и увидел ее побледневшее лицо и загустевшие глаза. Она вдруг зябко поежилась, медленно провела рукой по своей открытой полной шее и, не таясь больше, глянула ему прямо в глаза, тихо позвала осевшим голосом:
– Иди ко мне, Костя.
Белыми рыбинами всплеснулись ее руки, сильно обняли его за шею, и жаркий щекотливый шепот ударил в уши:
– Ты не бойся меня, Костя! Не стесняйся, милый...
Люба обожгла поцелуем, и он задохнулся. У него кругом пошла голова и отчаянно-гулко застучало сердце. А она целовала все крепче и крепче и, преодолевая его робость, и торопя его, и укрепляя ему веру, сдавленно шептала:
– Ты все можешь, все можешь, все...
Потом, ошеломленный, он лежал рядом с ней и сердце его готово было выскочить из груди. Он хватал пустой воздух и не мог надышаться, будто был в скафандре и ему выключили подачу из баллонов.
А Люба лежала на спине, и тихая грустная полуулыбка таилась в уголках ее губ.
Они встретились глазами, и у Кости от нахлынувшей нежности перехватило горло. Он хотел сказать ей что-то благодарное, ласковое, но не мог, не знал, как говорить. Люба поняла его, чуть хрипловато произнесла:
– Ну вот видишь, вот видишь...
Костя в благодарном порыве целовал ее мягкие, пахнущие чем-то торьковато-свежим, будто бы забытым запахом черемухи, губы, целовал шею, ослепленный ее белизною, близко видел раскосые, затуманенные нежностью глаза.
Наконец он опомнился, отрезвел, отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.
Залив потерял уже синеву, небо тоже, все вокруг погрузилось в прозрачно-зыбкую светлую пустоту. Не шелохнется листок, не замутится вода. Северная ночь пала на землю.
Костя услышал вздох и увидел, что по лицу ее катятся светлые дробинки слез. Люба смаргивала их, а они все катились и катились.
– Вы что? – испугался он и весь рванулся к ней. – Вы... обиделись?
Люба провела ладонью по щекам, смахнула слезы, виновато-успокаивающе улыбнулась:
