«Камельгер Степка» оказался камергером императорского двора Степаном Карповичем Шток-Шубиным. До 1914 года этот господин звался Стефаном Карловичем фон Штерном, но, с высочайшего соизволения, привел свое имя в соответствие с общим духом патриотизма, присовокупив девичью фамилию супруги. Со Странником камергера связывала давняя дружба. Особенно оценил Григорий то, что «Степка» не отвернулся от него в час опалы. «Вот уж друг так друг, все бы так», — сказал Странник.
Вообще-то особенной доблести в поведении Шток-Шубина не было. Никто из петроградцев, осведомленных о придворных обыкновениях, не сомневался, что рано или поздно тучи, сгустившиеся над головой сибирского пророка, разойдутся, как это уже не раз бывало прежде.
Принимали в палаццо на Крестовском острове. Плешивый, с длинными бакенбардами хозяин троекратно облобызался со Странником, который назвал его «Стяпаном-Божьим-человеком». Зеппа камергеру было велено «любить». Однако Шток-Шубин ограничился неопределенным кивком:
— Рад всякому товарищу нашего дорогого Григория Ефимовича. Милости просим.
«Степкины» гости показались майору еще чопорней, чем круг Лидии Сергеевны. Во всяком случае, консервативней. Преобладали мундиры дворцового ведомства. Журналистов не было вовсе. Из политических деятелей присутствовал один Зайцевич, правее которого, как говорится, была только стена. Он поздоровался с «золотопромышленником», а появление Странника хоть и покривился, но стерпел — просто отошел подальше.
Здесь «странный человек» вел себя совсем иначе, чем у светлейшей княгини. Ваньку не валял, никому не грубил, на пол не плевал.
Зепп уже достаточно разобрался в характере Григория, чтобы понимать: развязностью тот бравировал, когда чувствовал себя не в своей тарелке либо нарочно хотел эпатировать чересчур манерное общество. Здесь, у камергера Штока, Странник, во-первых, со многими был знаком, а во-вторых, желал достичь некоей цели.
Он говорил мало, сдержанно, веско. С благословением ни к кому не лез. Чинно пригубил вина — отставил. Всякого, кто бывал во дворце, с тревогой спрашивал о здоровье «малого». И беспрестанно повторял: «Дохтура не слечат — у них на то науки нет». Надеялся, стало быть, что передадут кому следует.
В том, как слушали Странника, как с ним разговаривали, чувствовалась некоторая выжидательность, вызванная неопределенностью его нынешнего положения. Гости держались с опальным фаворитом учтиво, но улыбались замороженно.
