— Как тебя звать, милай? — спросил Странник. Долговязый повалился на колени, ткнулся лбом в асфальт:
— Тымоша. Спасибо большой, святой отец. Ты спасаль мой плохой сдоровье.
А тут и магний полыхнул — это расстарался репортер. Странник приосанился, простер над склоненным Тимошей длань:
— Ну-тко, ишо раз. Передом повернуся. Воздел очи горе, левую руку возложил себе на грудь. Вспышка мигнула еще раз.
Присутствие прессы (ее представлял Einflußagent[12] третьего разряда Шибалов) подействовало на публику магически. Давно установлено: для людей всякое событие становится вдесятеро значительней, если освещается прессой.
Зепп протолкался вперед, лицо его было искажено сильными чувствами. Сорвал кепи, швырнул оземь.
— Виноват я перед вами, отче! Сильно виноват! Обидел вчера, простите!
И тоже бухнулся на колени.
— Эка барина пробрало, — сказали сзади.
— Простите, святой чудотворец, — всхлипнул Зепп. — Слеп я был. Ныне прозрел.
Странник смотрел на него не без опаски, но понемногу оттаивал. Сцена ему была по сердцу.
— Ты кто будешь? Князь, мильонщик?
— Золотопромышленник я, Базаров.
— Вона, — сказал Григорий остальным. — Слыхали? Золотопромышленник! Ну подымись ко мне, мил человек. Расскажи, как на душе свербит. Послушаю. Вижу я тя наскрозь. На брюхе шелк, а в душе-то щелк. Так что ли?
— Истинно так, прозорливец.
Майор поймал руку кудесника, чмокнул.
Поговорили. Излил «золотопромышленник» святому человеку свою мятущуюся душу. По ходу дела манеру говорить пришлось смодифицировать. Одно дело на публике, другое с глазу на глаз. Вблизи, да наедине, Странник показался Зеппу куда как не глуп. Грубой лестью можно было все дело испортить. Поэтому говорил без воплей, без «святых чудотворцев» с «прозорливцами», а искренним тоном, доверительно.
Пустота экзистенции одолела Емельяна Базарова. Когда всё у тебя есть и всего, чего желал, добился, вдруг перестаешь понимать, на что оно нужно деньги, удача, самоё жизнь. И пить пробовал, и на войне побывал, даже кокаин нюхал — не отпускает. До того, самоед, дошел, что больным и бедным завидует: им есть о чем мечтать и Бога просить. А он, грех сказать, и в Бога-то не очень. Но душу не пропьешь, не обдуришь, она света и чуда алчет. И вот оно чудо, вот он свет! Тот свет, что из глаз ваших излился, когда вы на идиота этого воззрели.
Это, так сказать, в коротком пересказе, а живописал Зепп свои высокие переживания долго. Пару раз прерывался на скупые мужские слезы.
