Он подбоченился, снова оглядывая залу, и вдруг — ужас, ужас! — взял, да и в самом деле плюнул на паркет. Настоящей слюной!
— Много у тебя дряни, матушка.
— Ну уж это слуга покорный! — вскричал депутат Зайцевич. — Прошу извинить, Лидия Сергеевна, но это без меня!
И вышел, приволакивая хромую ногу. Хозяйке поклонился, на Странника кинул испепеляющий взгляд — и вышел. За ним покинули гостиную еще несколько человек.
Не хорошо, а ужасно, поняла Верейская. Это скандал!
Но, с другой стороны, ушедших было совсем немного. Прочие остались. И потом, скандал скандалу рознь. Завтра о рауте будет говорить весь Петербург…
В общем, ее светлость растерялась.
А Фанни тронула хама за рукав, успокоительно сказала:
— Дрянные все ушли, не выдержали вашего присутствия. Остались одни хорошие. Про хозяйку я вам рассказывала. Лидия Верейская, из немецкого плена бежала.
Кошмарный мужик оскалил коричневые, гнилые зубы.
— Ну поди, шустрая. Благословлю.
И протянул Лидии Сергеевне руку — для поцелуя. Это уж было too much.[10] Колебания хозяйки разрешились.
Верейская взяла золотое пенсне, что висело у нее на груди, с намеренной неспешностью рассмотрела через стеклышко волосатую кисть, потом так же демонстративно, как насекомое под микроскопом, изучила физиономию Странника. Поджала губы.
— Я всегда рада видеть тебя, милая Фанни. С кем бы ты ни пришла. Надеюсь, ты не позволишь Григорию Ефимовичу скучать.
Вот это правильная линия поведения! В общение с мужланом не вступать, но не лишать гостей экзотического зрелища.
Она отошла, изобразив для своих страдальческую гримасу: мол, что тут поделаешь?
— Гордая да глупая, — громко сказал у ней за спиной Странник. — А сказано: гордые низринутся. Жалко ее. Потопнет через свою глупость.
Божья корова заискивающим голосом ответила:
— Простите ее, отец. Помолитесь за нее.
Потом произошло нечто из ряда вон выходящее. — Верейская поняла по вытянувшимся лицам. Обернулась.
Экзальтированная идиотка Фанни стояла перед мужиком на коленях и жадно целовала грубую лапу, которой пренебрегла Лидия Сергеевна.
Молодой Корф, кавалергард, с которым некоторое время назад беседовал Эмиль, стуча каблуками, кинулся к дверям.
— Поздравляю, господа! — фыркнул он. — Рюриковна перед мужиком ползает!
За ним (правда, попрощавшись с хозяйкой и сославшись на обстоятельства) ушли еще две пары. На этом исход, слава Богу, вроде бы прекратился.
Прерванные разговоры возобновились, все снова разделились на группки. Однако втихомолку поглядывали на возмутителя спокойствия.
