В Италии в те времена принято было ужинать в семь; однако сегодня в этот час у порога, наслаждаясь прохладой, сидели всего несколько воинов из полка синьора Просперо Колонны, который сражался на стороне Испании; эти храбрецы нередко заходили сюда подкрепиться вместе с другими вояками. Хозяин, знаток своего дела, следил за тем, чтобы всем хватало карт и вина; балагур и краснобай, он всегда умел ввернуть словцо, приятное каждому, а денежки посетителей текли между тем ему в карман. Сейчас Отрава стоял на пороге, обмахиваясь шляпой и подоткнув сбоку фартук; в звездное небо неслись голоса, смех и шум.
Оба приезжих, стараясь не привлекать к себе внимания, медленно приближались к харчевне, то и дело останавливаясь и беседуя; когда они подошли к самому входу и на них упал отблеск пылавшего в кухне огня, можно было увидеть, что одеждой они почти не отличаются от других. Поэтому никто из собравшихся не обернулся, когда они вошли в харчевню; лишь один человек, сидевший в темном углу и поэтому хорошо их разглядевший, не мог сдержать восклицание, выражавшее безмерное удивление, а затем, привстав, произнес:
— Герцог…
Слово было сказано так, будто за ним вот-вот последует имя, но вошедший слегка только повел бровью и этого было достаточно, чтобы имя застряло у солдата в горле. Никто не заметил его растерянности, только сидевший рядом с ним приятель сказал ему:
— Боскерино! Какой еще тебе герцог приснился? Я что-то не видел сегодня, чтоб ты много пил. Нечего сказать, подходящее тут место для герцогов!
Боскерино понял, что сейчас ему, пожалуй, лучше уж сойти за помешанного или пьяного, поэтому он без лишних слов ловко перевел разговор в прежнее русло.
Вслед за пришельцами в харчевню вошел толстый, лоснящийся от жира Отрава; в смуглом, бородатом, лукавом лице его было что-то и от шута и от убийцы. Без малейшего смущения он отвесил развязный поклон и промолвил:
— Приказывайте, синьоры.
Тот, кого звали, как нам известно, Микеле, сделал шаг вперед и сказал:
— Мы хотели бы поужинать.
Трактирщик ответил с бесчисленными ужимками, стараясь выразить чистосердечное огорчение:
— Поужинать? Вы хотите сказать — перекусить, в лучшем случае; и то, если мне удастся что-нибудь разыскать. Бог знает, найдется ли что-нибудь в доме, ведь времена теперь трудные, осада… Раньше хлеб стоил один кортон, а теперь полфлорина, и с меня самого пекарь берет не меньше… Как бы там ни было, а ради вас, синьоры, я уж как-нибудь вывернусь… Постараюсь… — И после этой речи, которую Отрава, по обычаю всех трактирщиков, произнес, чтобы набить цену, он распахнул шкаф и, вытащив оттуда сковороду, поставил ее на очаг, раздул фартуком огонь, отчего туча золы взлетела чуть не до потолка, и проворно разогрел жаркое из козленка, единственное блюдо, как заявил трактирщик, оставшееся к этому часу в Барлетте и предназначенное на ужин некоему капралу, который вот-вот должен явиться, — «но разве можно, синьоры, уложить вас спать с пустым желудком!»
