Так или иначе, жаркое, пришедшееся как нельзя более кстати, было подано на глиняных тарелках, разрисованных цветочками, вместе с пузатыми, тоже глиняными кружками и половиной овечьего сыра, твердого как камень, с зарубками от ножей предыдущих посетителей харчевни, уже некогда пытавшихся с ним справиться. Приезжих усадили за стол в глубине зала, если можно так назвать это прокопченное дымом логово. По обе стороны огромного очага, под колпаком которого свободно расселась бы добрая дюжина человек, находились две железные плиты для стряпни; перед очагом стоял кухонный стол, а к середине этого стола был приставлен второй, узкий, который тянулся через всю комнату, образуя вместе с первым букву «Т» и доходя почти до противоположной стены, где ужинали наши незнакомцы. К средней балясине была подвешена медная лампа с четырьмя рожками, в которых еле теплился огонь, так что света только-только хватало, чтобы не переломать ноги о скамьи и стулья, стоявшие вокруг стола.
Когда ужин был подан, трактирщик, посвистывая по своему обыкновению, снова вышел на порог, как раз в ту минуту, когда к харчевне подскакал на муле какой-то человек; не коснувшись стремян, он соскочил на землю и закричал:
— Эй, ребята, веселей! Подбодритесь! Хорошие вести! А ты, Отрава, скоро будешь разрываться на части, да и всем тут работы хватит. Вернулся Диего Гарсиа, сейчас он дома, но вот-вот явится сюда ужинать, и с ним человек двадцать-двадцать пять добрых рубак. Да и сам он четверых стоит. Так вот, чтоб все было готово, и поживее… Ну, что с тобой? Стоишь как вкопанный! Шевелись!
Трактирщик застыл на месте, разинув рот. А все солдаты, повскакав с мест, окружили гонца, приставая к нему с расспросами об успехах вылазки.
— Да вы так задушите меня, — сказал он, растолкав их и вырвавшись наконец на свободу, — и ничего не узнаете. Ну, кто же будет говорить: я или вы?
— Говори, говори, — закричали все хором — Какие новости?
— А новости такие, что мы еле дышим от усталости, четырнадцать часов верхом без глотка воды! Эй, Отрава, бутылочку, да похолоднее, глотка пересохла, хоть огонь высекай! Зато пригнали в Барлетту сорок голов крупного скота и семь сотен мелкого да вдобавок трех пленных, которые, Бог даст, отсыпят, не будь я христианином, немало золотых дукатов, если только хотят увидеть родной дом. Ну, скажу вам, не так-то просто было выбить их из седла и отнять у них мечи… А что же вино? Принесешь, пока жив?.. Отбивались они обеими руками, только молнии сверкали. Особенно один; уж, кажется, лежит на земле, раненая лошадь его подмяла, все ему кричат: «Сдавайся, или тебе конец!» — а он знай рубит своим мечом и, не замахнись он на коня Иниго да не сломайся меч о железную луку седла, пришлось бы прикончить его копьями, а не то он бы от нас улизнул. Ну, в конце концов отдал он Диего Гарсии обломок своего меча.
