Нуньо в ответ пробормотал что-то, не желая, видимо, утруждать себя размышлениями, однако совет невольно запал ему в голову; с опаской поглядел он по сторонам — не задумал ли уж кто-нибудь донести на него за необдуманные речи. Но, на его счастье, никто из стоявших поблизости не внушал подозрений.
Площадь почти опустела; на башне пробило девять; наконец и эти солдаты последовали примеру остальных и разбрелись по темным и узким улицам города.
— Диего Гарсиа вернется нынче вечером, — сказал по дороге Руй Перес. — Если молодцам третьего полка повезло на охоте, завтрашний обед, возможно, будет у нас получше сегодняшнего ужина.
Зародившаяся надежда навела собеседников на приятные размышления, и они молча разошлись по домам.
А между тем, пока они толковали, суденышко, которое, казалось, собиралось пройти мимо, потихоньку приблизилось к берегу. В спущенную на воду шлюпку сели двое и поспешно направили ее к суше. Не успели они высадиться, как судно, поставив все паруса, стало удаляться и вскоре скрылось из виду.
Шлюпка пристала к самому темному углу площади, и гребцы вышли на берег. Первый из них, убедившись, что кругом нет ни души, остановился, поджидая второго, который сперва взвалил себе на плечи баул и еще кое-какие дорожные принадлежности, а затем повел шлюпку к концу небольшого мола, служившего обычно причалом для более крупных судов; только после этого он присоединился к своему спутнику, чья осанка и надменный вид свидетельствовали о высоком звании, и тот, как бы в заключение беседы, сказал:
— Ну, Микеле, теперь надо быть начеку; ты меня знаешь, больше я тебе ничего не скажу.
Слова эти произвели на Микеле должное впечатление; он кивнул головой, и оба направились к харчевне.
Шесть тонких четырехугольных столбов из красного кирпича поддерживали над главным входом харчевни навес, под которым в ожидании посетителей стояло несколько столиков. Хозяин (звали его Баччо да Риэти, но за темные делишки народ дал ему кличку Отрава, и это прозвище так за ним и осталось) велел когда-то намалевать в простенке между двумя окнами огромное солнце красного цвета, которое живописец сообразно неким астрономическим понятиям, не совсем утраченным и поныне, наделил глазами, носом и ртом да еще золотыми лучами, раздвоенными на концах, как ласточкины хвосты, и заметными днем за целую милю от харчевни. Дом был двухэтажный; комната нижнего этажа служила кухней и столовой; деревянная лестница вела наверх, где жил сам хозяин с семьей, а также спали злополучные путешественники, которым, на беду, случалось провести там ночь.
