- А ты чего застрял, приятель? - спросил он Крапинку. - Я нынче ночью спать не лягу, а разговаривать нет настроения.
Крапинка внял намеку и, зябко кутая шею в воротник, вынырнул из теплой комнаты на холод.
Маколи разворошил в печке дрова и подбросил новых. Заполняя очаг от стенки до стенки, на два фута в высоту бушевала копна огня, вырываясь в трубу, как пламя исполинской свечки и рассыпая искры, словно хвост кометы. Огонь был таким ярким, что осветил все углы. В комнате делалось все жарче. Вскоре Маколи, подходя к печке, должен был заслонять рукой глаза и чувствовал, как от его одежды пахнет паленым.
Комната превратилась в печь. Пострел испеклась в одеялах. Он видел, как пот струйками сбегает по ее лицу. Полотенце у нее под головой насквозь промокло. Да и на Маколи одежда висела как тряпка. Он снял ее, оставшись в одних подштанниках. Когда он вышел постоять немного на пороге дома, холодный ночной воздух словно ледяным душем обдал его. Он оставил дверь приоткрытой и слегка отворил окно.
Сел на краешек постели, в которой ворочался и метался измученный ребенок.
Мысли нагрянули непрошенно, и в голове у него все смешалось. Если она умрет, я - свободен. Это выход. Трудно было удержаться и не мечтать о свободе… уже знакомой, но утерянной свободе. Снова сам себе хозяин. Ни на кого не оглядываешься. Раз-два и наших нет; шагай себе по какой угодно дороге, останавливайся в любом городе. Хочешь - устраивайся на работе, не хочешь - откажись.
Упрекнут его, если она умрет? И не подумают. Да, но сам он как при этом будет себя чувствовать? Обыкновенно… Он ведь может с чистой совестью сказать: сделал все, что он меня зависело. А зачем говорить-то? Совесть успокаивать, тщеславие свое тешить? Отчего он с ней так возится, отчего вдруг кинулся лечить каким-то дикарским способом - неужели просто оттого, что сердце не на месте; а сам чуть ли не надеется, что из его стараний ничего не выйдет? Он не мог бы определенно ответить на этот вопрос.
Утром, когда в комнату просочился рассвет, Маколи стряхнул с себя дремотное отупение и увидел лицо на подушке, маленькое, осунувшееся, прозрачно бледное, поблескивающее крохотными капельками пота. Он стал нащупывать пульс на худенькой ручонке. Как цыплячья лапка, подумал он. Приложив ухо к тщедушной груди, он услышал ясные и четкие удары сердца. Он поглядел на пепел в печке. Там не осталось ни единой щепки. Все поглотил огонь.
Когда немного погодя Пострел открыла глаза, лицо Маколи выражало полное равнодушие.
